Ознакомительная версия.
— Здесь нет тюльпанов, — сказал Альберт, словно прочитав мои мысли. — Тюльпаны на западе, в полдерах.
В полдерах — так в полдерах. Наш путь лежал в музей Кроллер-Мюллер, расположенный в национальном парке недалеко от Арнхема. Восточный въезд в парк оказался закрытым для машин, поэтому, взяв туристский проспект, нам пришлось объехать весь парк. На первой страничке проспекта было жирно написано: «Белые велосипеды». Почему белые?
Наконец мы оказались у западного въезда. Здесь нас заставили выйти из машины и вытереть ноги о специальный дезинфицирующий коврик. Колеса машины тоже вымыли специальным раствором — Европа сражалась с ящуром. Мы купили билеты и въехали в парк. Тут же разрешилась загадка белых велосипедов. Оказывается, и загадки-то никакой не было — белые велосипеды называются так потому, что они выкрашены в белый цвет. Сотни этих белых грязноватых стрекоз стояли на площадке — прокат велосипеда входит в стоимость билета. Но в велосипеде большой нужды не было, поскольку все боковые дорожки и тропинки в парке были перекрыты — ящур. По центральной аллее мы подъехали почти к самому музею.
Альберт вкратце поведал нам историю этой необычной галереи.
Музей обязан своим существованием некоей Хелен Мюллер, дочке немецкого промышленника. В 1888 году она вышла замуж за богатого голландского предпринимателя Антона Кроллера, который унаследовал предприятия ее отца. При его поддержке Хелен, по-видимому обладавшая незаурядным художественным вкусом, начала собирать коллекцию живописи. К концу двадцатых годов ее собрание выросло до такой степени, что могло уже называться музеем, но семья в годы Великой депрессии разорилась, и в 1935 году, не имея средств на строительство музейного здания, Хелен передала картины в собственность государства. В парке, купленном когда-то семейством Кроллер-Мюллер, был выстроен и в 1938 году открыт музей живописи. В 1951 году к нему присоединился сад скульптур, где собраны работы Родена, Генри Мура, Барбары Хепуорт и других первостепенных скульпторов.
Но главное сокровище музея — огромное собрание картин Ван Гога, что-то около двухсот штук. Такое ощущение, что в какой-то период времени Хелен покупала все работы Винсента, которые ей попадались. Благодаря этому можно четко проследить хронологию развития болезни. Или гениальности. От бесчисленных едоков картофеля (их там, наверное, штук пять — не едоков, а картин, разумеется) и мрачноватых голландских пейзажей ко все более туго закручивающимся в заряженные почти нестерпимой энергией жгуты оливковым деревьям и кипарисам. Все синее и театральнее становится вечернее небо, на котором расплываются огромные, как сквозь слезы, звезды. Рваные башмаки (как минимум четыре варианта), в более ранних картинах просто подкупающие своей нищенской живописностью, уже не просто стоят на струганом деревянном полу, они выведены из баланса, агрессивны, в них легко угадывается угроза — топтать. Кафе в Арле — островок неживого лимонного света в подступающем все теснее мире ночи. То, что почти все картины, в том числе и очень известные, представлены в нескольких вариантах, помогает ясно понять, что происходило с Винсентом в 1884–1889 годах, в период его увлечения абсентом (прошу прощения за невольную рифму Винсент — абсент). Я, кстати, до этого не знал, что абсент, помимо опьяняющего, оказывает еще и галлюциногенное действие. Теперь знаю. Как говорил тот старый домашний врач, ставя диагноз пневмонии: «Это же видно!»
Помимо Ван Гога, много работ Ренуара, Сёра, Синьяка, Пикассо, Леже и конечно же Мондриана, которого Альберт не признает, но все равно гордится, что тот голландец.
Альберт: Мондриан начинал как вполне реалистичный художник, а потом перешел к раскрашенным квадратам. Я этого не понимаю, зато текстильные и обойные фабрики в восторге.
Видя наше удивление и восхищение, Альберт прямо сиял, как настоящий гостеприимный хозяин, которому удалось приятно поразить гостей.
К сожалению, у нас было не очень много времени — сад скульптур был уже закрыт, в пять часов закрывался и сам музей, и к тому же мы должны были успеть до семи часов объявиться в отеле в Гауде. Мы вышли на улицу, по-моему, самыми последними и даже не купили каталога — киоск был уже закрыт.
Кратчайшим путем выехав на автобан, мы меньше чем через час были в Гауде. Альберт настоял, чтобы мы съехали с автобана не у самой гостиницы, а немного раньше, чтобы проехать по дамбе вдоль живописного большого озера, на котором я, к своему удивлению, заметил воднолыжника — было не больше двенадцати — пятнадцати градусов, а температуру воды — конец апреля! — легко себе представить.
Спросив пару раз дорогу, мы довольно легко нашли наш «Кампаниле».
Гауда — столица сыра и трубок
У Альберта есть одно поразительное свойство — он топографический идиот. То есть он настолько идеальный, законченный топографический идиот, что может служить хорошим проводником — достаточно выслушать его и пойти в обратном направлении. Он сам прекрасно знает об этом своем недостатке и с удовольствием над ним подшучивает, но только до тех пор, пока не надо куда-либо идти. Тут в него вселяется дух противоречия, и он должен обязательно настоять на своем. Я думаю, что он втайне надеется, что вот на этот-то раз окажется прав! Ему придает мужества и то, что Таня, как правило, с ним соглашается — из конформизма.
Но нет, природу не перехитришь. Альберт выбирает неправильное направление всегда.
Именно этот факт определил наш первый вечер в Гауде.
Мы отнесли вещи в номер и спустились в бар попробовать наконец, по приглашению Альберта, знаменитый голландский дженевер — крепкий можжевеловый напиток. Оказывается, существует два вида дженевера — молодой, напоминающий по вкусу джин, правда слабее, и старый, выдержанный, особо ценимый местным населением, а на мой вкус напоминающий неплохой, но тоже слабоватый самогон. Впрочем, самогон — настолько универсальное определение, что многим, например, виски тоже напоминает самогон. А мне — нет. Не напоминает. Наверное, речь идет о разных видах самогона.
Добавив к дженеверу по бутылочке местного «Пильзнера», мы почувствовали прилив бодрости и решили идти смотреть старый город. Надо сказать, что гостиница, в которой у нас были заказаны номера, принадлежит к огромной европейской гостиничной сети «Кампаниле» — это гостиницы главным образом для путешествующих на машине. Они снабжены вместительными автостоянками и расположены обычно на окраине города, вблизи съезда с автобана, чтобы их было легко найти. Но поскольку мы добирались до гостиницы через центр, а Гауда город небольшой, я оценил расстояние до центра примерно в два-три километра.
Так оно впоследствии и оказалось. Но не в этот злосчастный вечер.
— Надо идти направо, — решительно сказал Альберт у первого же светофора. — Ты что, не видишь солнца?
Я поднял голову. Небо было уже по-вечернему бирюзовым. Над заправкой «Шелл» висел бледный стеариновый месяц. Я готов был поручиться, что пять минут назад его там не было.
— Солнце я, может быть, и вижу, — ответил я, — но я помню, откуда мы приехали. Надо идти налево.
Альберт был искренне возмущен. Глаза его засверкали, он начал сопеть, в голосе появились саркастические интонации:
— Как ты можешь что-то помнить, когда мы десять раз поворачивали? И потом, не забудь — я в Гауде не в первый раз.
— По-моему, тоже направо, — сказала Таня, явно подлизываясь к Альберту.
Я подчинился.
И тут начался Тарковский.
Почти сразу мы угодили в какой-то промышленный район, совершенно пустой по случаю воскресенья. Дорога виляла между авторемонтными мастерскими, какими-то подъемными кранами, ангарами и котельными, то и дело упираясь в тупики, перекрытые проволочной сеткой, иногда, как я с неодобрением отметил, даже колючей. Спящие тракторы и грузовики, новенькие автомобили в огромном полуосвещенном зале автомобильной фирмы «Ситроен». Нам все время приходилось возвращаться и менять направление, так что в конце концов даже чемпион мира по ориентированию не смог бы сказать, откуда мы пришли.
— Альберт, по-моему, это чистая фантазия — насчет шестнадцати миллионов населения, — сказал я. — Здесь никого нет.
— Нет, — подтвердил он растерянно. — Здесь их нет. Я не знаю, где они.
Решимости у него поубавилось.
Вдруг я увидел притаившийся у бетонной стены огромный страшный грузовик и понял, что мы здесь не первый раз. Это было как в компьютерной игре — пытаясь выбраться из нескончаемого лабиринта, все время возвращаешься в одно и то же место, где на тебя с электронным хрюканьем набрасывается какой-нибудь монстр.
Тут на наше счастье появилась небольшая замурзанная девочка на велосипеде. Альберт бросился к ней. Последовал жаркий диалог на голландском языке, впервые мной услышанном, так сказать, в быту, — не понял ни слова, правда, сделал вывод, что голландский обилием харкающих «х» и «г» напоминает иврит. Из-за этого объяснение показалось мне по-южному бестолковым, но, к счастью, я был не прав.
Ознакомительная версия.
