Кармен нырнула в свою сумку и извлекла оттуда разнообразную коллекцию старых железнодорожных билетов, документов, выцветших писем и фотографий. «Это я пою saeta перед мэром Севильи. Это транслировали по радио»,— торжественно говорила она. Я нашла фотографию джентльмена лет сорока, с круглым лицом, обрамленным бакенбардами, и спросила, кто это. У Кармен задрожал подбородок, и она снова расплакалась. «Это мой бедный муж — он умер десять лет назад. Он был очень добр ко мне,— сказала цыганка.— Что за жизнь у меня была! Ах, сеньорита, что за жизнь!» По ее лицу ручьем катились крупные слезы.
Я, уже не принимая так близко к сердцу ее взрывы отчаяния, упорно желала знать больше о ее браке и о том, как муж за ней ухаживал. Она пожала плечами, как будто я спрашивала о не стоящих внимания мелочах: «О, он ухаживал за мной по-старому, как принято у цыган. Теперь это перевелось. Сейчас мы все — добрые христиане, осели на одном месте, повыходили замуж за ан-далусцев... А было это очень просто. Не о чем говорить, право. Мой муж увидел меня, а я посмотрела на него, и мы поняли, что созданы друг для друга.
После этого мы еще несколько раз виделись. А потом он предложил мне бежать с ним. Вы знаете фильм “Мария де ла О”? Ну вот, в точности как у нас. Представьте себе,— тут она наклонилась ко мне, сделав свирепую физиономию, и стиснула мою руку,— до свадьбы он ни разу не прикоснулся ко мне, ни-ни, даже не дотронулся. Я жила с его родителями, у них дома. Так было принято. Теперь нравы переменились». Я спросила ее: «А мужья ревнуют?» Глаза Кармен зажглись радостью. «Они не позволят вам даже взглянуть на другого мужчину»,— сказала она. «Ну а мужчины?» — «Мужчины,— нравоучительно произнесла Кармен,— похожи на всех других мужчин. Целомудрие — женская добродетель».
Я тут же, не дав ей углубиться в эту тему, спросила: «А на вашей свадьбе пели песни?» Слезы снова наполнили глаза Кармен-ситы: несомненно, она унаследовала от женщин восемнадцатого века способность «включать» слезные железы точно в нужный момент. «Конечно, пели,— сказала цыганка.— Тогда для певцов было обычным на ходу сочинять coplas про невесту и жениха и вставлять туда все, что они знали про их жизнь и характеры. Я помню, что они пели про меня и про мою унылую жизнь до свадьбы,— да, я помню все, как будто это было вчера. Они пели: “Кармен, мы хорошо знаем, что в детстве ты была одинока и не ведала, что такое материнская любовь. Теперь ты нашла хорошего мужа, он будет о тебе заботиться, и ты узнаешь, что значит быть любимой. Мы желаем тебе счастья, Кармен, потому что до сих пор твоя жизнь была полна печали”.
На другой день после свадьбы мы восседали на чем-то вроде платформы, а позади нас висела свадебная простыня — вы, сеньорита, понимаете, о чем я говорю? — и нам пели copla про три красные розы на белом поле. Считалось, что чем меньше пятна крови на простыне, тем нежнее обошелся жених с невестой, и поэтому пели особый copla в его честь. О да, мой Фернандо был очень хорошим мужем!»
С другой стороны, мой приятель, который был знаком с богатым цыганом-матадором, рассказывал мне о его детях, которые разбежались, как кролики, по всей Андалусии. Однако большинство из них матадору, похоже, подарила женщина, которую он, кажется, считал своей женой. Однажды его спросили, почему он не купит дом и не поселится в нем со всем своим семейством. «Я подумывал об этом,— ответил цыган, но стоит людям узнать, что я нацелился купить дом, как они тут же заламывают за него тройную цену, и я отступаюсь».
На этот раз, когда Кармен повышала голос и пела свадебные coplas, я не стала ее одергивать — ведь их теперь больше не поют, жизнь становится однообразной и благопристойной.
Однако это не совсем так. Испания — одна из немногих стран, население которых еще не стало бесформенной массой скучных людей, начисто утративших природные инстинкты и забывших свои народные сказки и обычаи. В Мадриде сохранилось как минимум два связанных с ухаживанием веселых обычая: tuna[147] и праздник, когда ищут novios,— Сан Антонио ла Флорида.
В сердце Мадрида, на Калле де Айяла, студенты по-прежнему поют девушкам серенады под окнами новых многоквартирных домов. Совсем недавно моя тетя писала мне: «Прошлой ночью участники tuna опять пришли петь серенады прелестным студенткам из дома напротив. В таких случаях собирается человек сорок— пятьдесят парней, одетых в черное, в узких штанах, черных чулках и блестящих лакированных ботинках. На плечах у них черные плащи, увитые разноцветными лентами, их тамбурины, гитары и bandurias[148] тоже украшены лентами. Они поют вперемешку разные песни, и классические и современные, но все — о любви. Девушки выходят на балкон и спустя некоторое время приглашают парней к себе, отведать бисквитов и ликера, конечно, при условии, что те — их знакомые. Все это очень весело и свойственно юности».
Что же касается увековеченного кистью Гойи праздника Сан Антонио ла Флорида, который отмечают в июне, то в этот день в церковь, где находится образ святого Антония, приходит много мадридских мидинеток[149] — они идут туда, чтобы бросить булавку в купель со святой водой и попросить святого послать им novio. Они одеваются в лучшие наряды, и этот праздник — одна из редких возможностей увидеть на девушках традиционные мантильи.
Парни в этот день идут петь серенады девушкам и, возможно, искать novia.
Не одна такая веселая парочка, познакомившаяся с благословения симпатичного святого, чья обитель находится поблизости от дома, где жил Гойя, впоследствии сочеталась законным браком.
(Если вам посчастливится оказаться в это время в Мадриде, а изделия деревенских гончаров интересуют вас так же, если не больше, как деревенские влюбленные, то на празднике в честь святого Антония вы сможете найти несколько прелестных образчиков этого искусства. Сейчас, когда я пишу эти строки, изящный миниатюрный botijo[150] и изысканная ваза, выполненные в нежных оттенках розового, желтого и зеленого, улыбаются мне всякий раз, стоит только взглянуть на них, напоминая солнечный, пыльный июньский день, играющих на гитарах парней и смеющихся девушек.)
Умудренная жизнью молодая особа, с которой я в тот же день познакомилась в художественной галерее, хмыкнула: «Этот обычай бросать булавки — просто суеверие, никто по-настоящему не верит ему». Я, рассказывая ей о том, как мне нравится фиеста, воскликнула: «Но это же так мило — так весело!» Моя собеседница сразу же оттаяла. Слово «милый» производит магическое действие на испанцев. «Да, это мило»,— с улыбкой согласилась она.
Когда у меня выдался свободный час перед назначенной встречей с моим бесценным собеседником, доном Хосе де Хуанесом, я решила прокатиться в метро, чтобы посмотреть, уступают ли там мужчины места дамам. Увы, с галантностью в Испании дела обстоят не лучше, чем в Англии,— даже хуже, поскольку молодые люди первыми кидаются занимать немногие свободные места. Как быстро они, спустившись под землю, забывают piropos, припасенные для ее поверхности!
Если в метро галантности недостает, то в некоторых кафе на улицах, ведущих к Пуэрта дель Соль, ее хватает с избытком{162}. Зайдя в одно из таких кафе, чтобы скоротать последние несколько минут перед назначенной встречей, я оказалась окруженной проститутками всех мастей. Казалось, нет такой новой краски для волос, которую хоть кто-то из них не опробовал на своей голове,— от самого светлого бледно-пепельного тона до вызывающе кричащего оттенка красного дерева. Несмотря на крашеные шевелюры и «штукатурку» на лицах, было видно, что многие девушки потрясающе красивы. И лица у них не такие жесткие и угрюмые, как у наших, английских, общедоступных девиц. Я наблюдала за тем, как они ведут себя с клиентами. Девушки сохранили свой< ственные средней испанской женщине учтивость и улыбку — завлекательную, но в то же время лишенную нарочитости. Женщина такова, какой мужчина хочет ее видеть; англичанин ищет девку, которая бы разделяла его страсть к сальным словечкам, но испанец, кажется, хочет видеть свою мимолетную пассию более изысканной.
«Большинство из них так глупы и тщеславны! — воскликнул мой мадридский друг.— Тяга к роскоши всегда была одним из наших основных недостатков, и именно она толкает многих наших девушек на улицу». Я заметила: «У нас в этом отношении дела обстоят не намного лучше».
«Если девушки тщеславны, то мужчины любят пофорсить,— улыбаясь, говорил дон Хосе, ведущий рубрики «Письма читателей», который пятнадцать лет имел дело с испанскими любовными проблемами и получил за это время более трех тысяч писем.— Донжуаны у нас до сих пор не перевелись. Их частенько можно увидеть в мадридских кафе, поскольку им нужны зрители. Донжуан должен иметь возможность похвастать новой победой перед завистливыми и не столь удачливыми соперниками. Он хочет, чтобы они видели, как он под руку со сногсшибательной девушкой входит в кафе, чтобы его провожали глазами, пока он торжествующе проходит в дальний конец зала. Он никогда не садится у входа, где на него могут не обратить внимания, ему нужна толпа поклонников и продолжительный триумфальный марш. Со временем наряды его партнерши становятся все более вызывающими. Если он женится, то вскоре бросает жену, ибо как только он перестает “выводить” свою любовницу в свет — adios[151], жена становится не нужна. Здесь больше спеси и amor propio[152], чем amor,— но это и есть отличительная черта донжуана».
