207
«Иными словами, „текст“ может в какой-то момент пониматься как биологический индивиду то есть образование, не имеющее за собой никакой идеологии и культурной традиции» (Ямпольский М. История культуры как история духа и естественная история // НЛО. № 59. С. 26, 76). В интервью Латур поясняет, что поскольку он занимается точными науками, то он знает, что у них есть огромные преимущества. Например, переносчиком влияния может быть инструмент. Если его переносят из одной лаборатории в другую, то он переносит интеллектуальное влияние, и это можно проследить, и это совершенно объективно. Может также происходить обмен биологическими продуктами, например: мышей-мутантов из одной лаборатории посылают в другую. Но и в социальных науках можно найти эквивалент (переносчику влияния) в точных науках, хотя это гораздо труднее. Например, «книга» или «идея» не являются таковыми. На вопрос, «Может ли книга являться переносчиком интеллектуальных влияний и быть рассмотрена как мышь?», Латур пояснил, что книга, конечно, может быть рассмотрена как мышь, если она сопровождается всей необходимой экипировкой.
Ямпольский М. История культуры как история духа и естественная история…, с. 45.
Там же. С. 77, 71, 76. Интересно добавить, что поворот к субъекту или к «индивидуальности» и «сингулярности» тоже не оставляет Ям-польского равнодушным, хотя и мыслится им по аналогии с «живыми организмами» (Там же. С. 95).
Заметим, что распространение постмодернизма в России происходило прежде всего благодаря художникам и искусствоведам, а также литераторам и литературоведам, но никак не благодаря представителям социальных наук. Его триумф среди философов, безусловно, имел бы более серьезные последствия для гуманитарных наук, если бы философия обладала большим влиянием и лучшей репутацией в академии. Но привычка не принимать философов всерьез, укоренившаяся за годы советской власти, «оберегла» их коллег из других дисциплин от постмодернизма.
Уваров П. Ю. Апокатастасис, или Основной инстинкт историка // Историк в поиске. М., 1999. С. 204.
Некрофилия не является национальной особенностью российских историков, хотя и отличает их от французских коллег, возможно, потому, что ницшеанские мотивы встретили отпор в творчестве Люсьена Февра. Сходное признание мы обнаруживаем у лидера нового историзма американского историка Стивена Гринблатта, начинающего одну из своих книг фразой: «Мной руководило желание поговорить с мертвыми» (Greenblatt St. Shakesperean Negotiations. The Circulation of Social Energy in Renaissance England. Berkely and Los Angelos. 1988. P. 1).
Так, в личных связях с Америкой видит причину интереса к новому историзму Козлов: «На популярности нового историзма сказался субъективный фактор. Это связано с тем, что и Зорин, и Эткинд связаны с США. Это было прагматическое решение. Эткинд сам провозглашает свою связь с новым историзмом, а для Проскурина и Зорина это не является программной ориентацией. Ровно потому же новый историзм важен для Эткинда и Зорина, почему для Зенкина важны французские авторы — это личная судьба».
Greenblatt St. «Towards a Poetics of Culture…», p. 6. О марксистских корнях нового историзма см.: Gallagher С. «Marxism and the New Historicism»: The New Historicism. Ed. By H. A. Veeser. London. 1989.
Козлов С. Наши «новые истористы». Заметки об одной тенденции // НЛО. 2001. № 50. С. 124.
Волков С. Диалоги с Иосифом Бродским. М., 1998. С.151.
Все работы этого исследователя роднит этот поиск: Эткинд А. Эрос невозможного. СПб., 1993; Эткинд А. Содом и Психея. Очерки интеллектуальной истории Серебряного века. М., 1996; Эткинд А. Хлыст. Секты, литература и революция. М., 1998; Эткинд А. Толкование путешествий. Россия и Америка в травелогах и интертекстах. М., 2001.
Проскурин О. Поэзия Пушкина, или Подвижный палимпсест. М., 1999. С. 300.
По словам Марка Ферро, ни один номер «Анналов» не обходится без статьи, рассказывающей о создании новой науки или, как минимум, нового направления.
См. в качестве примера: Heinich N. «Pour une neutralité engagée…».
Это наблюдение было подсказано Н. Копосовым.
Подробнее об этом см.: Морев Г. После глянца. Медия 1990-х: историко-юбилейные записки // НЛО. 2001. № 50.
Там же, с. 393. По прошествии нескольких лет Г. Морев в интервью соглашался, что «весь этот проект был страшно герметичным даже для аудитории интеллектуалов».
Барт Р. Избранные работы. Семиотика, поэтика / Пер. Г. Косикова. М., 1989.
Эткинд А. Новый историзм, русская версия // НЛО. 2001. № 47.
Гудков Л., Дубин Б. Раздвоение ножа в ножницы, или Диалектика желания…, с. 91, 99, 81.
Важнейшими понятиями для наведения порядка являются «институционный контроль», «высокоупорядоченное взаимодействие» ученых, «системы контроля», (о которых трижды упомянуто на одной странице) (Там же. С. 88, 89, 99).
Эткинд А. Два года спустя // НЛО. 2001. № 47. С. 105.
Там же, с. 111.
Проскурин О. Литературные скандалы пушкинской поры. М., 2000.
Проскурин — филолог по образованию, а Эткинд — психолог, что кажется его оппонентам достаточным основанием отказывать ему в праве писать о русской литературе.
Панов С. Рецензия на книгу О. Проскурина «Литературные скандалы пушкинской поры» // НЛО. 2001. № 47. С. 365–377.
На это также указывает в своей статье, посвященной новому историзму Козлов: «Проскурин и Зорин не дают никаких определений своему методу, они воздерживаются от обязывающий самоназваний»: Козлов С. Наши «новые истористы»…, с. 122.
Эткинд А. Новый историзм, русская версия…, с. 7, 8, 11, 29.
Проскурин О. Поэзия Пушкина…, с. 12.
Критики говорят о нелюбви новых истористов к теории: Thomas В. «The New historicism and other old fashioned topics»: The New Historicism…, p. 187–188.
Fox-Genovese T. «Literary Criticism and the Politics of the New Historicism»: The New Historicism. Ed. By H. A. Veeser. Routledge. 1989.
Монроз Л. А. Изучение Ренессанса: Политика и поэтика культуры // НЛО. 2000. № 42. С. 16.
Козлов С. На rendez-vous с новым историзмом // НЛО. 2000. № 42. С. 7.
Veeser H. A. «Introduction: The New Historicism»: The New Historicism…, p. XIV. О непротиворечивости нового историзма позволяет судить определение Абрамса, которое цитирует Козлов: Козлов С. На rendez-vous с новым историзмом…, с. 7.
«Его методология сочетает три компонента: интертекстуальный анализ, который размыкает границы текста, связывая его с многообразием других текстов, его предшественников и последователей, дискурсивный анализ, который размыкает границы жанра, реконструируя прошлое как единый, многоструйный поток текстов, и, наконец, биографический анализ, который размыкает границы жизни, связывая ее с дискурсами и текстами, среди которых она проходит и которые она продуцирует» (Эткинд А. Новый историзм, русская версия…, с. 7–8).
Fox-Genovese. Op. cit., p. 213; Thomas. Op. cit., p. 187, 201.
Одно из наиболее удачных определений историзма см.: Schnadclbach Н. Philosophy in Germany 1831–1933. Cambridge, London., New York. 1984.
Эткинд А. Новый историзм, русская версия…, с. 31, 13, 8.
Там же. С. 33.
Там же. С. 9, 14. Эткинд ссылается на работы предшественников, в частности, И. Паперно, которая показывает, как творчество Чернышевского заставляло буквально понимать и воплощать в биографии поэтические тропы (Эткинд А. Новый историзм, русская версия…, с. 13, 17).
Отрицанием этой теории озабочены многие филологи. Так, например, А. Зорин специально отмечает в интервью, что теория имманентных рядов и есть та самая вещь, в которую он «твердо не верит».
Эткинд А. Новый историзм, русская версия…. с. 31, 33, 37.
