Андрей Буровский - Величие и проклятие Петербурга

А если принять предположение — то становится по­нятным, почему в Петербурге призраков больше! Здесь всегда жило много не самых глупых и не самых безду­ховных людей России. В том числе и не только из выс­ших сфер. Когда умирал А.С. Пушкин — у его дома стояла толпа в несколько сотен человек, и большинство из них были дворники, прислуга, лакеи, разнорабочие, извозчики. В Петербурге и простонародье было грамот­но и любило читать.

В Петербурге очень много мест, где люди с тонкой нервной организацией чувствуют себя несколько неуютно. С равным успехом можно сказать, что они просто психи и что они чувствуют присутствие каких-то иных сущностей. Но это все — объяснения факта. А сам факт вот таков — люди с тонкой нервной организацией в Пе­тербурге чувствуют себя неуютно чаще, чем в других го­родах.

Наверное, иной читатель захочет возразить: сей­час роль Петербурга в интеллектуальной жизни России вроде бы вовсе не чрезвычайная. Более того — всякий, кто достаточно хорошо знаком с городом, знает таких обитателей Петербурга, которых невозможно отнести не только к интеллектуальной элите, но даже просто к числу вменяемых людей.

Моя знакомая риэлтор (родом из Пскова) рассказы­вала о расселении квартиры, в которую приходилось входить в респираторе: жители пропили унитаз. Мои рассуждения об исключительности Петербурга моя зна­комая отнесла за счет недостаточного знания города.

Состав населения Петербурга производит более сильное впечатление на расстоянии: приезжий, осо­бенно интеллигентной профессии, имеет дело с вер­хушкой интеллектуальной элиты. А поселившись в го­роде, мгновенно обнаруживает, что в городе живут весьма разнообразные личности. Исторический центр Петербурга по-прежнему чарует, но в старом фонде полно не только интеллигентных старушек, но и крыс. Не в переносном смысле, а самых натуральных крыс... Таких, с длинными голыми хвостами. А на одну интел­лигентную старушку приходится пятеро сварливых злобноватых бабок и не меньше запойных пролетариев.

Даже сама интеллектуальная элита при ближайшем рассмотрении — не настолько блестящая, как казалось. Петербургские ученые явно ленивее своих тверских, а тем более московских коллег. Такое впечатление, что время для них идет не так, как для жителей других го­родов: медленнее. Но если так, то где же реализация идеи «спрессованного» в Петербурге времени?

Ответов три:

1.  После 1991 года в город въехало очень много но­вых людей. Просто как в мегалополис, где жизнь напря­женнее и дороже, но где легче сделать карьеру и зара­ботать. Это не уникальное для нашей эпохи явление, так было всегда. Чтобы стать петербуржцами, надо вре­мя. В XVIII веке их были десятки, от силы сотни — при населении города в десятки тысяч. И даже в начале XX века петербуржцев было не большинство городско­го населения: большинство просто не успели ими стать.

2.  По естественным причинам большинство петер­буржцев во все времена были не образованны, не са­новиты, не знатны, не богаты.

Ни «Петербург Пушкина», ни «Петербург Достоев­ского» не полон только интеллектуальной элитой. Дру­гое дело, что «простые люди» у Пушкина приятные и симпатичные, а у Достоевского — омерзительны.

В наше время все обстоит точно так же.

3.  Никогда и ни в какую эпоху городское урочище не делало активными и умными ВСЕХ. Более того... Жизнь на геопатогенных зонах и в контрастных, мозаичных ландшафтах, в парадоксальном «неправильном» городе, эксцентричном и «слишком северном», порождает мута­ции (биологические и культурные). Эти мутации и ста­новятся основой культурного, умственного процветания города. Но давно и хорошо известно, что мутации, как правило, неблагоприятны. На одну положительную при­ходятся десятки, если не сотни, негативных.

Петербург порождает слой умных и активных, но те же самые силы порождают намного более многочислен­ный слой умственно ущербных, заторможенных, отяго­щенных неврозами и самой разнообразной психиатри­ческой клиникой. Среди городов России Петербург входит в число наиболее неблагополучных по состоянию здоровья населения: и физического, и психического. А кто сильнее бросается в глаза? Тихий профессор, ко­торый незаметно сидит в своем кабинете, или пьяный урод, который мочится в подворотне?

Как и во все времена, в городе сталкиваются раз­ные люди, с разными установками и разным отношени­ем к городу. Я попробую назвать их, без претензий на абсолютную истину и на исчерпание темы.

Город рос и захватывал пригородные районы и деревни. Часть людей испытала могучий зов Петербурга, а часть — не испытала. Эти люди даже хотели бы жить в более спокойном, монотонном и более обычном месте.

Другие люди приехали в Петербург на заработки, прижились... но точно так же, если им дать волю — охот­но жили бы в месте менее беспокойном и тревожном.

Те и другие охотно поселяются в одном из районов города и мало появляются и в других районах, и в цент­ре. Если они — «служащие», им еще приходится рабо­тать в центре. А пролетарий там что забыл? Зачем нуж­на стрелка Васильевского тому, кто живет и работает в Автово или в Калининском районе? Или в Вырице? Ра­бота — здесь, жилье — здесь, магазины — вокруг их полно.

Что, старый скобарь вдруг возжаждал сокровищ культуры? Если возжаждет — то поедет, но опыт пока­зывает — не едут гораздо чаще. Число людей, формаль­но живущих в Петербурге и никогда не ходивших по Невскому проспекту, оценивается по-разному: от «ни­чтожной доли процента» до «процентов двадцать». Когда расхождение в цифрах настолько велико, это свиде­тельствует об одном — никто ничего толком не знает, потому что никто не считал.

Процент тех, кто на Невском бывал, даже не раз, но духовно живет в Автово (или в Малой Вишере, с тем же успехом) — естественно, гораздо больше.

Как назвать этих жителей Петербурга, но не петербуржцев? Автовцы? Еще обидятся, но это ведь вполне точное название. Если мы хотим понимать происходя­щее, а не жить в мире своих выдумок, надо иметь в ви­ду — в Петербурге живут не только петербуржцы, но и автовцы, калининцы, обуховцы, лахтовцы. Все эти по­следние — только в самой малой степени потомки жи­телей пригородных деревень или пролетарских слобо­док. Это недавние переселенцы в Петербург, которые стали жителем не исторического Санкт-Петербурга, а одного из его пригородов.

Люди среднего класса могут даже работать в цент­ре, но охотнее селятся в районах новостроек: дома но­вее и комфортнее, всё привычнее.

Совсем другой контингент — люди, сознательно выбравшие Петербург местом жительства. Такие были во все времена, но сегодня их особенно много. Человек может и расшириться в родном Пскове, и купить квар­тиру и в Москве... Ну, пускай в «ближнем Подмосковье» и в Петербурге... И выбирает Петербург, потому что хочет в нем жить. Это уже человек, которого позвал Великий Город.

В Петербурге живут странные полудиаспоры: яро­славская, псковская, уральская, новосибирская, рос­товская... Не совсем диаспоры — страна-то своя. Но и тянутся к тем, кто имеет похожие бытовые привычки, нравы, кто привык так же воспитывать детей и по тем же рецептам квасить капусту. Земляки чем-то неулови­мо ближе.

Роль таких полудиаспор больше, чем иногда кажет­ся. Среди них формируются команды, управляющие весьма заметными секторами экономики, сотрудники фирм и учреждений, группы единомышленников и ар­тели строителей.

Все они любят Петербург и хотят в нем жить. И то, что они делают, часто рассматривают как служение го­роду. Часть их детей будут уже петербуржцами без всяких оговорок.

Еще оговорюсь — такие люди были во все времена. Мой предок, Николай Спесивцев, пришел в Петербург из тверской деревни, после Освобождения 1861 года. Не знаю, шел ли он именно в Петербург, или просто туда, где лучше платят за работу. Во всяком случае, петер­буржцем он не был. После раннего инфаркта прапрадед лег на смоленском кладбище Васильевского острова — но как знать? Может быть, он предпочел бы лежать на сельском погосте своей родной тверской деревни?

Вот в следующем поколении прадеды уже избира­лись в городскую Думу, преподавали, выполняли зада­ния Докучаева, собирая образцы озерного ила, и писа­ли книги о жизни короедов. Имя Спесивцевых и сегодня известно старым жителям города. Имя не такое гром­кое, как Бутлеровых или Бехтеревых... но это уже имя петербуржцев.

Такой же путь проделывают сегодня без преувели­чения десятки тысяч фамилий.

В их числе и люди из самых настоящих диаспор: ар­мянской, азербайджанской, грузинской, курдской... дол­го перечислять. В первом поколении эти люди живут еще ценностями старой родины, стараются проводить там побольше времени, имеют в своих странах близких родственников и друзей... Но многие инородцы прони­каются духом города... А многие и выбирают его из других городов России. Их дети кончают петербургские школы и все больше осознают себя... не русскими, нет, но петербуржцами — определенно.