Как пишет Н. Автономова, «пространственно-временная закрепленность различения реализуется в понятии „след“. След есть то, что всегда и уже включает и закрепляет эту соотнесенность и различенность, а значит, и артикулированность поля сущего и поля метафизики; именно след дает в конечном счете возможность языка и письма. След не есть знак, отсылающий к какой-либо предшествующей „природе“ или „сущности“ — в этом смысле след немотивирован, т. е. не определен ничем внешним по отношению к нему, но определен лишь своим собственным становлением… След есть то, что уже априори „записано“. Так взаимосвязь „следа“ и „различия“ подводит к понятию „письма“… Письмо есть двусмысленное присутствие-отсутствие следа, это различение как овременение и опространствливание это исходная возможность всех тех альтернативных различий, которые прежняя „онто-тео-телеологоцентрическая“ эпоха считала изначальными и „самоподразумевающимися“» (3, с. 163). Вся система языка характеризуется как платоновская «тень тени», как система «следов», т. е. вторичных знаков, в свою очередь опосредованных конвенциональными схемами конъюнктурных кодов читателя. Свою позицию Деррида обосновывает тем, что сама природа «семиотического освоения» действительности (т. е. освоение ее сознанием-языком, которые он фактически не разграничивает) настолько опосредована, что это делает невозможным непосредственный контакт с ней (как, впрочем, и со всеми явлениями духовной деятельности, которые на уровне семиотического обозначения предстают лишь в виде следов своего бывшего присутствия). Для Дерриды не существует в отдельности ни истины, ни фикции, и, что более важно для понимания его философской позиции, ни сознания, ни реальности. Правда, для позиции ученого характерно не столько отрицание этих, как он их называет, «полярностей», сколько утверждение невозможности их существования друг без друга. Как писала об этом Автономова: «Речь идет не о том, чтобы означаемому предпочесть означающее, превратить его в трансцендентальную сущность. Деррида утверждает здесь лишь самостирающуюся первичность означающего, что должно предполагать перечеркивание самого принципа первичности: оно уже не есть нечто налично присутствующее, первопричинное, трансцендентное (эту оговорку Деррида относит к понятию различения, но она в полной мере приложима и к понятию означающего)» (3, с. 165–166).
С тех же позиций Деррида кстати подходит и к проблеме субъекта. С его точки зрения, «субъект-в-себе» (т. е. автономное сознание, субъект как все вокруг себя организующий «центр», «первопричина» и одновременно «конечная цель» своей собственной деятельности) так же невозможен, как и «объект-в-себе» («вещь-в-себе», т. е. фактически объективная реальность, независимая от человеческого сознания). Иными словами, Деррида всегда теоретически находится в пределах «дискурсивной практики» и исключает предметно-чувственную практику из своего рассмотрения.
Возвращаясь к проблеме Дерридеанской трактовки принципа бинаризма, приведем резюмирующее высказывание Г. Косикова: «Для Дерриды, таким образом, задача состоит не в том, чтобы перевернуть отношения, оставаясь в рамках „центрирующего“ мышления (сделав привилегированным, скажем, означающее вместо означаемого или „форму“ вместо „содержания“), а в том, чтобы уничтожить саму идею первичности, стереть черту, разделяющую оппозитивные члены непроходимой стеной: идея оппозитивного различия (difference) должна уступить место идее различения (differance), инаковости, сосуществованию множества не тождественных друг другу, но вполне равноправных смысловых инстанции. Оставляя друг на друге „следы“, друг друга порождая и друг в друге отражаясь, эти инстанции уничтожают само понятие о „центре“, об абсолютном смысле» (43, с. 37). Г. Косиков иллюстрирует это положение цитатой из Дерриды: «Различение — это то, благодаря чему движение означивания оказывается возможным лишь тогда, когда каждый элемент, именуемый „наличным“ и являющийся на сцене настоящего, соотносится с чем-то иным, нежели он сам, хранит в себе отголосок, порожденный звучанием прошлого элемента и в то же время разрушается вибрацией собственного отношения к элементу будущего; этот след в равной мере относится и к так называемому будущему и к так называемому прошлому; он образует так называемое настоящее в силу самого отношения к тому, чем он сам не является…» (Деррида, 155, с.13; цит. по Косикову, там же).
Эта характеристика Косикова представляется мне наиболее четко схватывающей саму суть мышления, вернее сказать, «интенциональность» мышления Дерриды, того, к чему он стремился как к «идеальной цели», поскольку при всем своем релятивизме и изменчивой непоследовательности, с которой он способен приспосабливать свое учение к казалось бы совершенно несовместимым идеологическим контекстам, определенная степень ценностной иерархичности одного ряда членов оппозиции по отношению к другому у него сохраняется всегда. Во всяком случае, сопоставительный анализ более или менее значительного корпуса его работ сразу дает возможность четко ее проследить.
Если мы возьмем самую типичную для Дерриды серию, или, как он ее называет, «культурную матрицу аксиологических оппозиций»: голос/письмо, звук/молчание, бытие/небытие, сознание/бессознательное, внутри/вне, реальность/образ, вещь/знак, наличие/отсутствие, означаемое/означающее, истинное/ложное, сущность/кажимость и т. д., то несмотря на утверждение ученого, что главным для него в их отношениях является не их взаимное отрицание, а принцип взаимодействия, понимаемый как принцип «бесконечной игры», уже в подобной постановке вопроса заметна неизбежная переоценка ценностей. И фактически все теоретики и историки современной критики, занимавшиеся «проблемой Дерриды» (В. Лейч, Х. Харари, Дж. Каллер, К. Батлер, Ж.-И. Тадве, Дж. Эткинс и многие другие) единогласны в этом вопросе — Деррида, по их мнению, осуществил «полную перемену мест логоцентрических полярностей» (Лейч, 2), отдав явное предпочтение второму ряду членов оппозиции как иерархически для него более значимому. Он посвятил немало страниц этой проблеме, иллюстрируя взаимодополнительность обеих сторон бинарной оппозиции, но никогда не ставил под сомнение приоритет письменной речи над устной и знака над обозначаемой им вещью или явлением со всеми вытекающими из этого последствиями.
«Дополнение»
Эту тему Деррида неоднократно развивал, выдвигая еще целый ряд понятий, из которых наиболее часто им применяемым является «дополнение». В Дерридеанской концепции «дополнения» ощутимо несомненное влияние «принципа дополнительности» Н. Бора; при этом Деррида прямо называет «дополнение» другим наименованием «различения» (148, с. 215) в пишет: «Концепция дополнения… совмещает в себе два значения, чье совместное сожительство столь же странно, как и необходимо. Дополнение как таковое прибавляет себя к чему-то, т. е. является излишком, полнотой, обогащающей другую полноту, высшей степенью наличия…
Но при этом дополнение еще и замещает. Оно прибавляется только для того, чтобы произвести замену. Оно внедряется или проникает в-чье-то-место; если оно что-то и напорет, то это происходит как бы в пустоте. Если оно что-то и репрезентирует, порождая его образ, то только в результате предшествующего ему изъяна в наличии. Являясь компенсирующим и замещающим элементом, дополнение представляет собой заменитель, подчиненную инстанцию, которая занимает место. В качестве субститута оно не просто добавляется к позитивности наличия, оно не дает никакого облегчения, его место обозначено в структуре признаком пустоты. Это второе значение дополнения не может быть отделено от первого… Каждое из двух значений самостирается или становится весьма неясным в пространстве другого. Но их общая функция в этом и проявляется: добавляется ли оно или замещает, но добавление является внешним, находится вне той позитивности, на которую оно накладывается, оказывается чуждым тому, что — для того, чтобы быть замещенным дополнением, должно быть чем-то иным по сравнению с дополнением» (144, с. 144–145).
Иными словами, дополнение необходимо для того, чтобы покрыть какой-либо недостаток, но тем самым оно и обнаруживает существование того «вечного недостатка», который предположительно всегда существует в любом явлении, предмете, поскольку никогда не исключает возможность их чем-то дополнить. Из этого делается вывод, что сама структура дополнения такова, что предполагает возможность в свою очередь быть дополненной, т. е. неизбежно порождает перспективу бесконечного появления все новых дополнений к уже имеющемуся. С точки зрения Дерриды, все здание западной метафизики основано на этой возможности компенсации «изначальной нонпрезентности», и введение понятия «дополнения» (или «дополнительности») как раз и направлено на «демистификацию», на «разоблачение» самого представления о «полном», «исчерпывающем наличии».
