В 50-е гг. происходят столкновения растаманов с полицией, в них начинают видеть не просто отщепенцев, но и опасных заговорщиков, и даже после 1959 г. — агентов Ф. Кастро. Чтобы успокоить общественное мнение и помочь правительству определиться в отношении секты, было предпринято силами трёх учёных из университета Вест-Индии «объективное исследование с целью установить истину о движении и выработать рекомендации для администрации». Результатом проведённых М.Г. Смитом, Р. Ожье и Р. Неттлфордом исследований стало первое подробное описание растафари «сектантского периода», ставшее классическим: к нему обращаются все пишущие о растафари.[25]
В работе приводится довольно подробная история культа от предтеч — М. Гарви и душевнобольного пророка Александра Бэдуорда, всполошившего Кингстон невнятными пророчествами о «мистерии трёх корон» и обещаниями привселюдно взлететь на небо — до конца 50-х гг.
Связь представлений растафари с народной культурой Ямайки показана в работах Леонарда Барретта[26] и Айвора Морриша.[27] В них вскрывается реальная (а не иллюзорная, свойственная представлениям самой братии) связь культа с африканскими корнями и вышедшей их них местной религиозной культурой: верой в духов дуппи, культами мйял и обиа, кумина. ривайвалистской сектой покомания («Чёрные израильтяне»), сионской церковью, карнавализированными празднествами «Джон Каноэ» и др. Несмотря на резко отрицательное отношение растаманов к другим формам местной религии (растаманы видели в них «религию рабов»), Барретт показывает генетическую связь «движения» с местными верованиями, в частности, с религиозными культами ашанти (большинство рабов на Ямайке были из народности акан — на острове их называли «кароманти»).
«Эфиопианизму» как идеологической иллюзии, лежащей в основе растафари, посвящена работа Кена Поста.[28] Из описания бедствий Великой депрессии на Ямайке К. Пост делает вывод: объяснение своему положению уже подготовленная к этому гарвеистами ямайская беднота стала искать в Библии, библейская риторика вошла в повседневные разговоры, «эфиопианизм возник как идеология, как общее объяснение доли черного человека по всему миру», но объяснение это растаманы искали «вовне, а не внутри собственного общества». Пост приводит слова одного из растаманов: «Мы нашли свое учение в Библии. Те из братии, кто знал грамоту, изучили Библию с помощью словаря, и мы обнаружили, что мы эфиопы».
Скептически относится к растафари работающий в CШA ямайский социолог, автор книг по истории рабства и расовых отношений, Орландо Паттерсон. Паттерсон вообще критически относится к африканскому почвенничеству, в статье «На пути к будущему, лишенному прошлого» он утверждает, что общая культура и общее прошлое африканской диаспоры — миф. Объединяет же её культура бедности и самообман. Прошлое не имеет смысла для настоящего и будущего диаспоры, судьба африканской диаспоры в том, чтобы стать, если хватит духа, первым в истории народом, отвергшим расовый и культурный национализм и ставшим воистину наиболее современным из всех народов. Идентичность чёрной диаспоры лежит не в Африке, а в том, что у неё вовсе нет прошлого. Тем самым Паттерсон продолжает традиции Чикагской школы и Г. Мюрдаля (см.: Myrdal G. American Dilemma. The Negro Problem In Modern Democracy. L.-N.Y., 1944, in two vols), критиковавшей «Негритянское историческое движение» как мифологическое сознание, отрицавших пережитки африканской культуры в быту диаспоры и объяснявших особенности афро-американцев социальными причинами. С критикой этого подхода выступил М. Херсковиц, убедительно показавший принципиальное отличие основ афро-американской культуры от западной и прочность африканских корней (см.: Herskovits М. The Myth of the Negro's Past. L.-N.Y., 1941). Мюрдаль расценил эту книгу как «пропагандистскую».
В статье «Растафари — культ отверженных» Паттерсон сравнивает растафари с «карго калт»,[29] подчёркивая его иллюзорность. Мрачными красками, как деградирующих подонков, изображает он растаманов в своём романе «Дети Сизифа», награжденном премией дакарского фестиваля панафриканского искусства.
Растафари как синкретический мессианский культ изучали также Шейла Кицингер, известнейший религиовед Брайан Уилсон, У. Боуэн, Дж. и Г. Кумпер и многие другие (названия работ см. в Библиографии). Ганс Тош использовал пример растафари в исследовании по психологии социальных движений, Уэстон Ла Барр — «кризисных культов». Последний понимает аккультурацию как важнейшую проблему этнографии, что расходится с идущей от его учителя Боаса традицией относить к этнографическому материалу лишь «чистые общества». Аккультурация, по мнению Ла Барра, приводит к возникновению «кризисных культов» (в литературе подобные движения получили также названия приспособительных культов, хилиастических культов, культурных движений, культурного обновления, эсхатологических движений, мессианских культов, милленаризма, нативизма, профетизма, «религий спасения», визионерских ересей). «Эмоциональная и интеллектуальная основа жизни любого народа, — считает Ла Барр, — это общепринятая модель мироустройства. Но извечный источник неприятностей человечества в том, что, поскольку символы являются тем, чем они являются, т. е. адаптивными артефактами, созданными самим человеком, в каждом конкретном случае эта модель представляет собой всего-навсего идеологию, или язык, дающий нам точки отсчёта. Покуда ближние наши верят в эту идеологию или пользуются этим языком, данная парадигма заменяет нам собою вселенную. Но во все эпохи появлялись люди с неординарным мышлением…. осознававшие произвольную природу всех и всяческих символов. А затем они придумывают свои собственные, которые, будучи ближе к запросам современности, могут распространяться в умах, как эпидемия, в то время как старые представления о мире упокаиваются в мифе. Если кто-то и может понять этот процесс, то это мы, люди сегодняшнего дня, ибо мы в течение некоторого времени переживаем именно такой эпистемологический кризис… Возможно, именно культурный шок создаёт антропологов».[30] Ярким примером подобного эпистемологического кризиса Ла Барр и считает культы, подобные расте.
Польский исследователь Ева Новицка сравнивает растафари с такими явлениями, как панафриканизм и «Гарлемский ренессанс», усматривая прямое влияние. Сама работа основана на очень узком круге источников (Смит с коллегами и Симпсон, причем все работы — вышедшие до l962 г.), но автор выдвигает на этой основе занятную теорию возникновения подобных движений. Е. Новицка критикует проводивших полевые исследования учёных за то, что те не отметили исторический фон появления «движения», а просто говорят о «нужде и лишениях», хотя для Ямайки это дело постоянное и привычное. По мысли Е. Новицкой, подобные движения возникают не в периоды «обострения выше обычного нужды и бедствий угнетённых классов», а напротив — когда экономическая ситуация улучшается и для части низов открывается возможность пробиться в средний класс — но лишь для узкой группы, что угнетающе воздействует на остальных. У прочих же многократно обостряется ощущение обездоленности. Полностью закрытая социальная группа представляет куда меньше условий для возникновения идеологий типа растафари, чем страны, где перед глазами есть пример того, как горстка счастливцев пробьётся наверх из её среды в периоды социальных преобразований.[31]
В. Эролл Боуэн иллюстрирует примером растафари сдвиги в психологии угнетённых и роль нонконформистских групп в обществе. «Движение растафари, считает он, — это появление творческих, преобразующих мир личностей среди авторитарной, связанной традициями массы населения».[32] Подобные растафари нонконформистские группы и религиозные субкультуры — предшественники возможных социальных перемен, выводящих систему из равновесия. Именно они создали великие цивилизации древности — островки теократии в море язычества.
Антрополог с говорящей фамилией Кэролл Йони на полевом материале пыталась доказать связь ритуального курения марихуаны на собраниях братии с символизмом мышления. Она убеждена, что ритуальное действо с марихуаной помогает восстановить связи между реальностью и идеальным миром гармонии, приглушить господство левого полушария мозга, создающего «колониальное мышление».[33] Судя по всему, К. Йони — последовательница Тимоти Лири.
Близкий к «теологии освобождения» монах-иезуит Джозеф Оуэнс долгое время работал в общинах растаманов. Он описывает «движение» с сочувствием, считая его разновидностью народного христианства. В книге Дж. Оуэнса «Дрэд: растафариане Ямайки»[34] основное место занимают записи бесед с братией на религиозные темы, долженствующие свидетельствовать о распространении в массах идей обновленческого богословия. В статье «Литература о растафари» Дж. Оуэнс критикует попытки «социологического», «антропологического» и т. п. наукообразного анализа «движения», считая основанные на откровении движения в принципе не поддающимися структуралистскому и позитивистскому анализу, но лишь духовному пониманию. В результате претензии на академичность, считает Oуэнс, эмпирический материал загоняется в готовые схемы. Особенно раздражает Оуэнса стремление «социологов да антропологов» видеть в духовном движении в первую очередь его организационную сторону, вычленить «систему» и «структуру»: описанные исследователями группы и организации растаманов Оуэнс считает нетипичными. Показателен отзыв Оуэнса о книге Л. Барретта «Растафариане», в целом высоко им оцененной. Но, считает Дж. Оуэнс, автор книги, будучи социологом и обремененный функционалистской методологией, чувствует себя просто обязанным предпослать своей работе, а также завершить её рядом социологических моделей и теорий, как и в случае с Дж. Симпсоном, не всегда подходящих: «Прочитав о теории нативистских движений Р. Линтона, о теории ревиталистских движений А. Уоллеса, теориях социального отчуждения Керра и мессианских движений — Ла Барра, удивляешься, какое всё это имеет отношение к расте. Как это присуще всем академическим теориям, они отображают тот общественный класс, которым созданы, и по большей части неудачно описывают внутреннюю динамику движения социальных низов. Теоретизирование по поводу реакции человека на лишения и угнетение неуместно и даже опасно, если непосредственно не испытать их на собственном опыте».[35]
