class="epigraph">
Необходимо, чтобы человечество окончательно очеловечилось.
А когда это произойдёт?
Перспектива бессрочная…
М. Е. Салтыков-Щедрин
Есть у Михаила Евграфовича Салтыкова-Щедрина (1826–1889) сказка, которая называется «Добродетели и пороки». Это его единственная сказка, где добродетели и пороки выступают как живые люди. В число первых попали Смиреномудрие, Смирение, Благочиние, Умеренность, Аккуратность, Воздержание; Непрелюбысотворение и Галантерейное Обращение, а в число последних – Любострастие, Прелюбодеяние, Вольномыслие, Мздоимство, Любоначалие, Уныние, Лжесвидетельство, Предательство, Суемудрие, Пустомыслие, Гордость, Человеконенавистничество, Измена, Вероломство, Наушничество, Объедение, Ябеда, Распутство, Пьянство, Мордобитие и Ложь. Между добродетелями и пороками произросло существо среднего рода – Лицемерие – несчастный плод любви между Смирением и Любострастием. Оно оказалось способным примирить добродетели с пороками.
Селение Пороков оказалось многочисленнее, чем у Добродетелей. Тем более, что при перечислении последних «и проч.» отсутствует, а при перечислении первых оно повторяется несколько раз. В этом нет ничего удивительного, если принять во внимание, что «Пороки жили весело и ловко свои дела обделывали; а Добродетели жили посерее, но зато во всех азбуках и хрестоматиях как пример для подражания приводились. А втихомолку между тем думали: «Вот кабы и нам, подобно Порокам, удалось хорошенькое дельце обделать!». Да, признаться сказать, под шумок и обделывали» [2: 359]. Кроме того, «порок-то шустрый был и на выдумки гораздый. Как пошёл он, словно конь борзый, пространство ногами забирать, да в парчах, да в шелках по белу свету щеголять – Добродетели-то за ним и не поспели» (там же). Не поспели, стало быть, они за Пороками и в плодовитости.
Нельзя также не учитывать и тот немаловажный факт, что М. Е. Салтыков-Щедрин был сатириком, а следовательно, на пороки у него был глаз намётан больше, чем на добродетели. Но отсюда не следует, что в его сказках нравственные идеалы отсутствуют. Однако, поскольку пороки в них явно преобладают над добродетелями, небезынтересно выяснить, какие же добродетели в них выдвинуты на первый план, какие из них он считал главными. Но для начала будет уместно сделать небольшой экскурс в историю этики, чтобы проследить, какие добродетели считали главными её некоторые выдающиеся представители.
Сократ относил к главным добродетелям истину, справедливость, свободу, мужество и воздержанность, Аристотель – мужество, благоразумие, щедрость, великолепие, величавость, честолюбие, ровность, правдивость, дружелюбие и любезность, Августин – веру, надежду, милосердие (любовь), справедливость, мужество, умеренность и благоразумие. Но как только мы начинаем приближаться к Новому времени, так сразу же обнаруживаем, что моралисты этого времени, как правило, избегали давать точный список добродетелей. Естественно, что и в сказках М. Е. Салтыкова-Щедрина мы не найдём такого списка. Но если охватить мысленным взором все его 32 сказки, то мы всё-таки обнаружим нравственные приоритеты их автора. В его сказках на первый план выдвинуто только две добродетели – совесть и правда.
На передний план эта добродетель выдвинута, по крайней мере, в двух сказках М. Е. Салтыкова-Щедрина – «Пропала совесть» и «Бедный волк». Но, разумеется, вскользь она упоминается и в некоторых других сказках. Так, она упоминается в «Вяленой волбе». В ней говорится, в частности, о том, как трудно живётся людям с лишней совестью и как легко – без совести: «Лишняя совесть наполняет сердца робостью, останавливает руку, которая готова камень бросить, шепчет судье: “Проверь самого себя!”. А ежели у кого совесть, вместе с прочей требухой, из нутра вычистили, у того робости и в заводе нет, а зато камней – полна пазуха» [2: 385].
В сказке «Пропала совесть» совесть выступает как её главный герой. Правда, этот герой имеет жалкий вид: его, как тряпку, выбросили на дорогу. Лежала там совесть «истерзанная, оплеванная, затоптанная ногами пешеходов. Всякий швырял её, как негодную ветошь, подальше от себя; всякий удивлялся, каким образом в благоустроенном городе, и на самом бойком месте, может валяться такое вопиющее безобразие» [2: 325]. Может быть, людям от этого стало хуже? Ничего подобного!
Как и в «Вяленой волбе», пропажа совести в сказке «Пропала совесть» расценивается людьми как благо: «Пропала совесть. По-старому толпились люди на улицах и в театрах; по-старому они то догоняли, то перегоняли друг друга; по-старому суетились и ловили на лету куски, и никто не догадывался, что чего-то вдруг стало недоставать и что в общем жизненном оркестре перестала играть какая-то дудка. Многие начали даже чувствовать себя бодрее и свободнее. Легче сделался ход человека: ловчее стало подставлять ближнему ногу, удобнее льстить, пресмыкаться, обманывать, наушничать и клеветать. Всякую болесть вдруг как рукой сняло; люди не шли, а как будто неслись; ничто не огорчало их, ничто не заставляло задуматься; и настоящее, и будущее – всё, казалось, так и отдавалось им в руки, – им, счастливцам, не заметившим о пропаже совести» [2: 324].
Какой же оказалась судьба совести, выброшенной на улицу? Слава богу, нашёлся какой-то пьянчужка, который подобрал её, но сразу же его стали мучить угрызения совести. Вот почему он подсунул её новому владельцу. Поочерёдно совесть перемещается от пропойцы к хозяину питейного заведения, вору и финансисту. Каждому из них она не в милость. Вот почему каждый норовит от неё побыстрее избавиться.
Особенно тяжко пришлось финансисту Самуилу Давыдычу Бржоцкому. Когда он получил конверт с совестью, его стало корёжить. «Едва взял Самуил Давыдыч в руки конверт, как заметался во все стороны, словно угорь на угольях.
– И сто зе это такое! и зацем мне эта вессь! – завопил он, трясясь всем телом» [2: 333].
Но всё-таки он оказался самым стойким среди других владельцев совести: как настоящий герой, он ей не поддался. «Я не стану описывать здесь мучения, – читаем мы дальше, – которые претерпел Самуил Давыдыч в этот памятный для него день; скажу только одно: этот человек, с виду тщедушный и слабый, геройски вытерпел самые лютые истязания, но даже пятиалтынного возвратить не согласился.
– Это сто зе! это ницего! только ты крепце дерзи меня, Лия! – уговаривал он жену во время самых отчаянных пароксизмов, – и если я буду спрасивать скатулку – ни-ни! пусть луци умру!» [2: 333–334]. Как и другие владельцы совести, Самуил Давыдыч сумел её сбыть с рук.
«И долго таким образом шаталась бедная, изгнанная совесть по белому свету, и перебывала она у многих тысяч людей. Но никто не хотел её приютить, а всякий, напротив того, только о том думал, как бы отделаться от неё и хоть бы обманом, да сбыть с рук» [2:335].
Но финал сказки «Пропала совесть» внушает надежду. По просьбе самой совести некий мещанинишка вложил её в чистое сердце маленького русского ребёнка. В последнем абзаце
