327
«Как-то вырвался лебедь из клетки постылой. / Перепончатой лапой скреб он песок. / Клюв был жадно раскрыт, но, гигант белокрылый, / Он из высохшей лужи напиться не мог, // Бил крылами и, грязью себя обдавая, /Хрипло крикнул, в тоске по родимой волне: / „Гром, проснись же! Пролейся, струя дождевая!“ / Как напомнил он строки Овидия мне, // Жизни пасынок, сходный с душою моею, — / Ввысь глядел он, в насмешливый синий простор, / Содрогаясь, в конвульсиях вытянув шею, / Словно Богу бросал исступленный укор» (Там же. с. 332).
«Все то же виденье, / Белый Лебедь в раздумье немой маеты, / Как изгнанник, смешной и великий в паденье, / Пожираемый вечною жаждой…»; «О матросах, забытых в глухом океане. / О бездомных, о пленных — о многих других» (Там же. С. 332–333).
«И ты, / Андромаха, в ярме у могучего Пирра, / Над пустым саркофагом, навеки одна, В безответном восторге поникшая сиро, / После Гектора — горе! — Гелена жена» (Там же. С. 332).
Starobinski J. La melancolie au miroir: Trois lectures de Baudelaire. Paris, 1989. Ср. также: Brombert V. Le Cygne de Baudelaire: douleur, souvenir, travail // Etudes Baudelai-riennes III. Neuchätel: La Baconniere, 1973. P. 254–261.
Мандельштам P. Стихотворения. Томск, 1997. С. 20.
Там же. С. 48.
Baudelaire Ch. Qsuvres completes. Paris, 1961. P. 1152–1192.
Ibid. P. 1114–1141.
Из письма Бодлера Гюго (7 декабря 1859 года) по поводу «Лебедя»: «Се qui etait important pour moi, c’etait de dire vite tout ce qu’un accident, une image, peut contenir de suggestions, et comment la vue d’un animal souffrant pousse l’esprit vers tous les etres que nous aimons, qui sont absents et qui souffrent…» (Baudelaire Ch. Correspondances. Paris, 1973. Vol. 1. P. 622–623).
Мандельштам P. Стихотворения. СПб., 1997. С. 124.
Туровская М. Кино тоталитарной эпохи // Кино: политика и люди (30-е годы). М., 1995. С. 26. Исследовательница использует для обозначения интересующего нас периода термин «кино тоталитарной эпохи», поскольку в ее статье рассматривается типологическое сходство кинематографов тоталитарных режимов, прежде всего СССР и Германии.
См.: Гудков Л. Повседневность и культура: идеологические и социологические аспекты понятия // ФРГ глазами западно-германских социологов. М., 1989. С. 314–315.
См.: Аронсон О. Советский фильм: неродившееся кино // Аронсон О. Метакино. М., 2003. С. 187–194.
«Развлечения играли сложную роль в политике, <…> смещая границы между политическим и как бы (здесь и далее в цитатах курсив мой. — Т. Д.) неполитическим» (Коткин С. Советский Союз в межвоенном цивилизационном контексте // Мишель Фуко и Россия: Сб. статей. СПб., 2001. С. 251. Исследователь ссылается на ряд других работ, подчеркивающих развлекательный характер советской массовой культуры и ее типологическое сходство с аналогичными процессами в других европейских странах, особенно в предвоенной Германии. См. библиографию к этой статье: Там же. С. 294–295).
См.: Кларк К. «Чтобы так петь, двадцать лет учиться нужно…»: Случай «Волги-Волги» // Советское богатство: Статьи о культуре, литературе и кино. СПб., 2002. С. 372. В статье цитируются лозунги, выдвинутые в 1933 году (по другим данным, в 1932-м) на созванном в ЦК партии собрании работников кино: «Даешь комедию!» и «Смех — брат силы».
Лахусен Т. От несинхронизированного смеха к постсинхронизированной комедии, или Как сталинский мюзикл догнал и перегнал Голливуд // Советское богатство… С.343.
Ниже сам автор оговаривается, что в связи с 30-ми годами корректнее говорить о «музыкальных комедиях», поскольку «слово „мюзикл“ воспринималось в это время как слишком буржуазное» (Тейлор Р. К топографии утопии в сталинском мюзикле. Почему бы и не сталинский мюзикл? // Советское богатство… С. 360).
Марголит Е. Советское киноискусство. Основные этапы становления и развития. (Краткий очерк истории художественного кино) // Киноведческие записки. 2004. № 66. С. 152. Поскольку объектом моего исследования является сфера «советского приватного», я анализирую почти исключительно фильмы о «советском настоящем», а это по большей части комедии (т. е. я не рассматриваю фильмы исторические, историко-революционные и экранизации классики).
Марголит Е. Указ. соч. С. 158. Таким образом, автором делается акцент на конструкты «реальности» в медиа.
Тейлор Р. Указ. соч. С. 359, 360.
Идея рассмотреть проблему репрезентации «реальности» в советских фильмах через анализ природы киноконфликта принадлежит Б. Степанову.
Здесь и далее см. фильмографию в конце статьи.
Р. Тейлор использует в аналогичных случаях термин «бесконфликтность». См.: Тейлор Р. Указ. соч. С. 367.
Подробнее об основных типах врагов в официальной советской риторике см.: Гудков Л. Идеологема «врага» // Гудков Л. Негативная идентичность: Статьи 1997–2002 годов. М., 2004. С. 618–635.
Я сознательно упоминаю только комедии — в некомедийных фильмах конца 30-х эти сюжеты и персонажи представлены еще шире. См.: «Аэроград», «Летчики», «Ошибка инженера Кочина», «Великий гражданин», «Большая жизнь» и др.
Например: «Эй, вратарь, готовься к бою, / Часовым ты поставлен у ворот…» (к/ф «Вратарь»); «…Когда суровый час войны настанет I И нас в атаку Родина пошлет» (к/ф «Трактористы»). Особенно показательна абсолютно сюжетно не мотивированная песня в финале «Свинарки и пастуха»: «И когда вражьи танки помчатся, / Мы с тобою пойдем воевать. / Не затем мы нашли свое счастье, / Чтоб врагу его дать растоптать».
И почти никогда — родственники. Исключением является «Свинарка и пастух», где «молодых» наставляют отец и бабушка. Чаще родственники не помогают, а мешают влюбленным (например, родители героини фильма «Воздушный извозчик»). Редкость показа родителей и вообще родственных связей — достаточно характерный признак фильмов «большого стиля»: люди «без роду и племени» попадали в коллектив, который отныне принимал на себя функции «семьи».
Об этом подробнее см. Дашкова Т. Любовь и быт в кинофильмах 1930-х — начала 1950-х гг. // История страны / История кино. М., 2004. С. 218–234.
О формульных структурах см.: Кавелти Дж. Г. Изучение литературных формул // Новое литературное обозрение. 1996. № 22. С. 33–64.
Эта идея была сформулирована Л. Гудковым и Б. Дубиным в лекции о тоталитарной культуре, прочитанной в апреле 2003 года в Институте европейских культур (Москва).
См., например: Булгакова О. Советские красавицы в сталинском кино // Советское богатство… С. 391–411.
К сожалению, эта проблематика только начинает разрабатываться. Так, опубликована, но не откомментирована подборка фотограмм в сборнике, посвященном советскому кино 30-х годов. См.: Кино: политика и люди (30-е годы). М., 1995 («Образы-образцы», с. 69–76; «Лицо врага», с. 91–96; «Обращение к массам», с. 29–34; «Трудящиеся массы», с. 55–58).
См.: Булгакова О. Фабрика жестов. М., 2005.
Подробнее см.: Там же. С. 203–271 (параграф «Техники дисциплинирования, 1931–1951»).
Именно эта типажность была утверждена как эталонная, что выдвинуло этих актеров в ранг звезд советского кино. Такой идеологизированный статус одновременно и давал большие привилегии, и сильно ограничивал ролевой диапазон — эти актеры могли играть только положительных персонажей, являя собой «образцы». (Исключение составляет единственная полуотрицательная роль Л. Орловой в к/ф «Ошибка инженера Кочина» — роль раскаявшейся агентки иностранной разведки. На этом фильме особенно заметна разница в манере игры: актриса, всегда играющая комедийных персонажей, создает неоднозначный трагический образ — у нее иная, чем обычно, внешность, жестикуляция, манера говорить.)