Священник развертывает перед странниками типическую картину жизни сельского духовенства, которую при всем желании не назовешь ни богатой, ни безмятежной.
Рассказ начинается с упоминания о том, какой ценою «достается грамота поповскому сынку». Ко времени создания Некрасовым поэмы в памяти читателей еще свежи были «Очерки бурсы» (1863) Н. Помяловского. Их автор на собственном опыте изведал все прелести учебы в духовном училище. В «Очерках бурсы» запечатлены бессмысленная зубрежка непонятных детям старославянских текстов, которые невежественные педагоги не умели и не хотели истолковать; жестокие телесные наказания (розги, стояние на коленях, оставление без обеда и т. д.); вопиющая антисанитария, воровство, распространенное среди воспитанников… Атмосфера бурсы не способствовала воспитанию духовности. Напротив, она огрубляла и ожесточала всех, кого настигала. Д. Писарев имел все основания сравнивать нравственный климат бурсы с тем, что порождала каторга: «…и в бурсе и в мертвом доме (на каторге. – В. М.) на одного устоявшего приходится всегда по нескольку десятков погибших, развращенных, расслабленных, потерявших здоровье, энергию и умственные способности» («Погибшие и погибающие»).
Священник, встретившийся мужикам, явно один из этих немногих, вытерпевших бурсацкую «науку» и не растерявших совести и чести. Это становится ясно из его повествования.
По окончании учебы будущего церковнослужителя ждало еще одно испытание. По заведенному обычаю выпущенный из семинарии молодой священник мог получить приход (место служения в определенной церкви) лишь тогда, когда женился на дочери или родственнице попа, который оставил приход по старости, болезни или смерти. Понятно, что в такой ситуации о браке по любви и говорить было нечего. Перед молодым священником вставала прежде всего карьерная дилемма: или оставаться без места, или взять в жены «кандидатку» повыгоднее. При этом приходилось закрывать глаза и на внешность девушки, и на ее характер, и на возраст. И такое положение дел сохранялось вплоть до 1869 года, так что в краткой реплике рассказчика («Какой ценой поповичем / Священство покупается, / Да лучше помолчим!») содержится немало горечи.
Священник в поэме – единственный персонаж, который пытается сформулировать представление о счастье: «Покой, богатство, честь». И скорее всего выражает он не собственное, а мужицкое представление о счастье.
«Покой» и «богатство» священника, обитающего в селе, напрямую определялись его паствой. Мужики сами едва-едва сводят концы с концами, поэтому зависящий от их доброхотных даяний поп (жалованья ему не полагалось), как правило обремененный большой семьей, вынужден был всячески изворачиваться, чтобы прокормить своих чад и супругу.
Основным источником доходов попа до отмены крепостного права являлись дары помещиков. Если в приходе имелись помещики богатые и щедрые и священник умел с ними ладить, его благосостояние было обеспечено. Дворяне жертвовали и на церковные нужды – это было престижно – и попа не забывали. Но плохо приходилось тому священнослужителю, который не уживался с «благодетелями». Тогда ему оставалось рассчитывать только на крестьян, а у тех каждый грош был на счету, и делиться им мужик не спешил.
Живые деньги священник получал от крестьянина только при отправлении треб (треба – совершение священных обрядов): при похоронах, венчании и на крестинах, которые в малых приходах, понятно, совершались не каждый день. Нередко на это шли последние мужицкие копейки, ибо без православного обряда тогда никто не мог обойтись. Священник признается:
Душа переворотится,
Как звякнут в этой рученьке
Два медных пятака!
Так что сельские священники, определенные в захолустные бедные приходы, вели образ жизни, мало чем отличавшийся от крестьянского: пахали и сеяли, держали скотину, правда, в основном с помощью наемных работников.
Поповское существование никак нельзя было назвать счастливым. Еще в 1858 году во Франции (автор прекрасно сознавал, как встретят его труд на родине) была издана книга священника И. Беллюстина «Описание сельского духовенства». Бытие сельских батюшек в ней описывалось в столь безрадостных тонах, что в России книга сразу же была запрещена, несмотря на то, что в ней не было ничего, кроме правды.
Еще бедственнее было материальное положение духовников низшего разряда (дьячка, пономаря и др.). Достаточно сослаться на упоминаемого в поэме отца Гриши Добросклонова, дьячка, который постоянно был озабочен поисками пропитания.
В ряде местностей, особенно в Заволжье и на севере России, священники могли рассчитывать на довольно устойчивую, хотя и нелегальную статью дохода – от раскольников. Старообрядцы не приняли никоновских новшеств и отделились от официальной церкви, образовав ряд сект, придерживавшихся обрядов «древлего благочестия». Правительство и церковь видели в расколе серьезную опасность и всячески притесняли старообрядцев, запрещая проводить богослужения по старым канонам. И тем не менее среди крестьянства и купечества число раскольников в некоторых губерниях было весьма внушительным.
Как свидетельствовал секретно изучавший состояние раскола по заданию правительства И. Аксаков, нередко «священники охотнее выбирают те приходы, где много раскольников, ибо раскольники платят щедро за то, чтобы они не преследовали их и записывали православными» («Краткая записка о странниках или бегунах», 1851).
Священник, с которым встретились мужики, в этом смысле – исключение.
Не грешен, не живился я
С раскольников ничем.
Отношение государства к раскольникам несколько смягчилось в 1864 году, когда было издано постановление о признании гражданских прав старообрядцев. Вот почему священник в поэме замечает:
Законы, прежде строгие
К раскольникам, смягчилися,
А с ними и поповскому
Доходу мат пришел.
Существенным подспорьем для пополнения доходов священнослужителей были большие церковные праздники: Рождество, Пасха и др. В эти дни священник в сопровождении причта обходил дворы прихожан с молебствиями, а те награждали его посильными дарами, преимущественно в виде съестных припасов. Для многих священников этот архаический обычай, напоминающий сбор дани на завоеванных землях, был тягостен. Дело усугублялось еще и тем, что почти в каждом доме батюшке и его спутникам «подносили» в честь праздника. Отказаться – значит обидеть хозяев, а не один десяток раз выпить хотя бы по глотку было равносильно употреблению нескольких бутылок разнокалиберного спиртного.
Так, нередко против воли, священнику приходилось злоупотреблять выпивкой, а пьяное духовенство, естественно, не вызывало почтения у прихожан. Как это выглядело, изображено на известной картине В. Перова «Сельский крестный ход на Пасхе» (1861), где священник и его сопровождение, что называется, лыка не вяжут.
Что касается «покоя», священник красноречиво описывает повседневные обязанности сельского батюшки:
Дороги наши трудные,
Приход у нас большой.
Болящий, умирающий,
Рождающийся в мир
Не избирают времени:
В жнитво и в сенокос,
В глухую ночь осеннюю,
Зимой, в морозы лютые
И в половодье вешнее
Иди – куда зовут!
Идешь безоговорочно.
И пусть бы только косточки
Ломалися одни,
Нет! всякий раз намается,
Переболит душа.
Не верьте, православные,
Привычке есть предел:
Нет сердца, выносящего
Без некоего трепета
Предсмертное хрипение,
Надгробное рыдание,
Сиротскую печаль! Аминь!..
Теперь подумайте,
Каков попу покой?..
Остается «честь». В XIX веке это понятие трактовалось так: «1. Внутреннее нравственное достоинство человека, доблесть, честность, благородство души и чистая совесть. 2. Высокое звание, сан, чин, должность. 3. Внешнее доказательство отличия: почет, почесть, почтенье, чествование, изьявленье уважения, признание чьего-либо превосходства. 4. Оказывать почтение или честь, почет, изъявлять уваженье или отдавать должные, приличные почести» (В. Даль).
Очевидно, что первые два толкования в разговоре с неоднократно унижаемыми и скорее всего поротыми мужиками употреблять неуместно, и батюшка это понимает. Поэтому «честь» он трактует как «почет».
Теперь посмотрим, братия,
Каков попу почет?
Здесь священник затрагивает весьма деликатную проблему. Уже с конца 1830-х годов в образованных кругах русского общества наблюдается постепенное ослабление веры, что, правда, в меньшей степени затрагивало широкие народные массы. В дальнейшем эти настроения усиливались. Белинский в своем бесцензурном «Письме к Гоголю» (1847), распространявшемся нелегально, имел основания спрашивать автора «Мертвых душ»: «…Неужели же и в самом деле вы не знаете, что наше духовенство находится во всеобщем презрении у русского общества и русского народа? Про кого русский народ рассказывает похабную сказку? Про попа, попадью, попову дочь и попова работника…»
