Таким образом, получив большую самостоятельность, Монферран стал единственным хозяином стройки. Но 20 ноября 1819 г. к нему прибыл направленный Головиным для контроля за расходованием материалов и денег подполковник П. Борушникевич, который обнаружил взяточничества и хищения на стройке и написал об этом в своих донесениях. Он во всем обвинял Монферрана, хотя многие злоупотребления относились к деятельности Комиссии, закрывавшей глаза, в частности, на беззаконные действия титулярного советника Орлова, который, пользуясь доверием Головина, обманывал его.
Позднее основанием для обвинений послужил широкий образ жизни Монферрана: покупка собственного дома, дорогих античных коллекций, хотя добрая половина петербургских архитекторов того времени имела собственные дома, причем им не приходилось получать таких денег, как 100 тысяч рублей, подаренных Николаем I Монферрану после открытия Александровской колонны. Дом на Мойке был куплен, несомненно, за счет этих средств. Никаких фактов участия Монферрана в злоупотреблениях неизвестно. Наоборот, многие документы свидетельствуют, хотя и косвенно, о материальных трудностях архитектора именно в период проверки, производившейся Борушникевичем[15]. В выявлении злоупотреблений члены Комиссии не были заинтересованы, что подтверждается письмом Борушникевича Александру I и президенту Академии художеств А. Н. Оленину.
Упреки в злоупотреблениях были бездоказательны, но после обвинений Борушникевича Монферрана отстранили от всех хозяйственных дел. Перестал ли вдруг Головин почему-либо доверять Монферрану или не считал его способным бороться с «окружающими его со всех сторон ворами», неясно. Гораздо серьезнее были для Монферрана обвинения в профессиональной неопытности и авантюризме, высказанные его соотечественником, придворным архитектором, членом-корреспондентом Французской королевской академии архитектуры М. Модюи, который еще в 1818 г. проектировал планировку Исаакиевской площади (Монферран впоследствии с некоторыми изменениями повторил ее). Модюи внимательно изучил проект Монферрана, состояние работ на стройке и представил в Совет Академии художеств докладную записку с чертежами и расчетами, иллюстрировавшими техническую несостоятельность и архитектурную беспомощность зодчего[16]. Вопросы, поставленные архитектором Модюи, были принципиальны и требовали тщательного разбора всех обстоятельств дела.
Трудно установить истинные причины столь яростных нападок Модюи на Монферрана. Мы можем лишь предполагать, какими мотивами он руководствовался. Он обвинял Монферрана в отсутствии таланта, считал, что «лукавство и ложный блеск» помогли ему занять то ведущее положение, которое он получил в России как иностранец, что доверия Александра I он добился путем рекомендаций авторитетных французских архитекторов и особенно Бетанкура. Даже хорошие манеры и светский образ жизни, по мнению Модюи, в немалой степени способствовали продвижению Монферрана. Высказывания Модюи о Монферране свидетельствуют о его личной неприязни, что становится особенно очевидным, когда он, обращаясь к послу Франции, призывает его восстановить против архитектора общественное мнение и запросить Персье и Фонтена, учителей Монферрана, о его профессиональной подготовке, а также навести справки о его службе во время наполеоновских войн[17]. С теми же обвинениями Модюи обращался к Александру I, в частности, с такими словами: «Я должен отдать справедливость моему противнику. Трудно представить себе человека, более способного, чем он, преуспевать при помощи тех средств, к помощи которых он прибегает. И весьма возможно, что он сделал бы в конце концов блестящую карьеру, если бы провидение не столкнуло меня с ним…»[18].
Академия художеств в споре двух иностранцев проявила зрелость в защите своих интересов. К записке Модюи безразлично отнестись было нельзя и потому заседание академиков от 21 октября 1820 г, вынесло следующее решение: «Члены Императорской Академии художеств, присутствовавшие в сем заседании, рассуждая о существенном предмете упомянутой записки, признали, что, во-первых, она содержит в себе не столько общие и новые соображения, кои могли бы способствовать к дальнейшим успехам архитектуры, сколько разбор и показание ошибок и погрешностей г-на Монферрана как в произведенных уже им, так и в предполагаемых еще строительных работах Исаакиевского собора… Во-вторых, его записка, не относящаяся вообще к успехам художества, а касающаяся токмо до одного г-на Монферрана, составляет, так сказать, частный между ними спор, для решения коего недостаточно показаний одной стороны, но надлежало бы рассмотреть также и возражения другой, дабы и те и другие сличить в самом… производстве работ… В-третьих, что как сия перестройка по высочайшей воле поручена в ведение особой учрежденной для того Комиссии, то все, что токмо к лучшему по оной изобретено или усмотрено будет, должно подлежать предпочтительно суждению сей Комиссии, которая по своему усмотрению не преминет дать ход всем таковым, к ощутительной пользе казны клонящимся предложениям, а потому г-н Модюи может с лучшим успехом обратиться к оной Комиссии с своею запискою…»[19].
По распоряжению Александра I для детального рассмотрения замечаний Модюи и ответов Монферрана был образован специальный комитет под председательством президента Академии художеств А. И. Оленина. В состав Комитета вошли профессора: Андрей и Александр Михайловы, А. И. Мельников, И. Г. Гомзин; академики: В. И. Беретти, И. П. Бернаскони, К. X. Вильстер, В. П. Стасов и архитектор К. И. Росси, а также каменных дел мастер Руджи, инженер-генерал П. П. Базен и полковник М. Г. Дестрем.
Президент Академии художеств Оленин, рассмотрев замечания Модюи и ответы на них Монферрана, составил записку, в которой против каждого замечания Мюдюи поместил ответ Монферрана. Эти материалы были изданы на французском языке под названием: «Возражения архитектора Модюи архитектору Монферрану на проект Исаакиевского собора и ответ Монферрана г-ну Модюи»[20].
После того как члены Комитета изучили эти материалы, состоялось очередное заседание Комитета для обсуждения и принятия решения. Обсуждение было детальным. Читались обвинение Модюи и ответы Монферрана, по каждому пункту высказывалось мнение каждого члена Комиссии; мнения обобщались президентом Академии художеств. Протоколы всех заседаний велись достаточно подробные, и рассмотрение любого вопроса было исчерпывающим. Основные профессиональные замечания Модюи, помимо общих и личных обвинений, сводились к нескольким положениям. На заседании Комитета 30 сентября 1821 г. Монферран предложил, разбирая записку Модюи, рассмотреть и изучить отдельно три принципиально важных вопроса: о новом фундаменте, о соединении старых и новых частей здания с новыми и о возможности сооружения купола в соответствии с его проектом на двух старых и двух новых пилонах.
Обвиняя Монферрана в том, что он не исследовал глубину заложения существующих ринальдиевских фундаментов, Модюи ошибался, так как эта работа была выполнена путем устройства глубоких шурфов и визуального обследования, производившегося в присутствии одного из членов комиссии, что она и подтвердила. Замечание Модюи о том, что Монферран допустил конструктивные излишества, забивая сваи под портики, где нагрузка значительно меньше, чем под стенами и пилонами, было безосновательным. Монферран считал, что необходимо сделать фундамент в виде сплошной плиты на свайном ростверке, так как такая плита служит для выравнивания нагрузок на основание и предотвращения неравномерных осадок старых и новых фундаментов. Эту точку зрения Монферрана разделяли все члены Комиссии. А вот предложение Модюи об устройстве фундаментов под колонны портиков в виде сводчатой конструкции вместо сплошной каменной плиты, предлагаемой Монферраном, Комиссия поддержала, считая их более целесообразными.
Еще одно из замечаний Модюи касалось вопроса о прочности фундаментной кладки. Монферран считал, что его скорее можно обвинить в чрезмерной заботе о прочности фундамента, ввиду того, что он сделан сплошным, чем предполагать обратное. Отвечая оппоненту, Монферран писал: «…Поверх свай на всей площади котлована мы уложили два слоя гранитных камней, обтесанных со всех четырех сторон. Толщина каждого слоя была 13 вершков (57 см), а камни были не меньше сажени (2,13 м) длины и двух аршин (1,42 м) ширины каждый. Фундаменты для углов здания и четырех пилонов купола были выведены целиком из гранита, притом из кусков еще более крупных и отесанных еще более тщательно; гранит укладывался на слой цемента, размолотого и пропущенного сквозь сито. По мере того, как гранитные фундаменты подвигались, остальное пространство закладывалось сплошь известняковым камнем, правильными рядами 8 дюймов (40 см) высотой каждый» [61].
