Я распорядился, чтобы дом убрали, вычистили и вымыли. Центральную комнату, где умерли несчастные жертвы, я отвел под приемную. Верхний этаж с окнами на улицу я разделил перегородками и устроил там спальню и рабочий кабинет. В верхнем этаже соседнего крыла сделали комнату для гостей.
Короткий подъем по мощенной камнями дороге вел к красному храму на вершине холма, откуда открывался замечательный вид на город и долины. Лицзян уютно располагался между этим холмом и подножием северной гряды напротив. Город окружал холм со всех сторон, покрывая восточную долину и основную равнину, полого спускающуюся к югу. Сквозь море серых черепичных крыш проглядывали оранжевые, белые и красные пятна — стены домов и административных зданий. Внизу находилась квадратная рыночная площадь, заполненная людьми, — оттуда явственно долетал гомон толпы. Между крыш виднелись деревья и сады, там и сям поблескивали на солнце ручьи.
«Лицзян» по-китайски означает «прекрасная река». Такое имя город получил благодаря великой Реке Золотого песка, широко известной под названием Янцзы, — она протекает к востоку и западу от города, образуя огромную петлю, внутри которой и расположен Лицзян. Расстояние до реки от города в любом направлении не превышает сорока километров, однако для того, чтобы добраться до верхней точки петли, что на севере, потребуется несколько дней. На языке наси город называется Губи. И город, и река полностью заслуживают эпитета «прекрасный».
В отличие от большинства китайских городов, Ли— цзян не был обнесен крепостной стеной. Для малонаселенной провинции Юньнань город этот был довольно большим. Перепись в нем никогда не проводили, но по моим оценкам, в городской черте проживало около 50 тысяч человек. Город объединял в себе множество мелких деревень, что отражалось на названиях улиц: например, Главная улица также была известна как деревня Во-бо, а улица, на которой я жил, — как деревня У-то. Официозные китайцы присвоили ряду улиц свои названия: улица Чжуншаня (Сунь Ятсена), улица Чжунчжэна (Чан Кай-ши), но на эти нововведения никто не обращал внимания. Улицы с такими названиями имелись в каждом городе Китая — теперь они, вероятно, называются именами Мао Цзэдуна и Сталина.
Благодаря тому, что в Лицзяне находилось Северо-западное управление комиссара-умиротворителя, город занимал в китайской бюрократической иерархии отнюдь не последнее место. Здесь имелась полиция, и весьма неплохая, хотя на улицах ее было практически не видно. Потасовки чаще всего улаживались вмешательством заинтересованных свидетелей либо соседей. О кражах из лавок или домов можно было в удобный момент сообщить непосредственно в участок. Мелких воришек, тянувших с прилавка продукты или сладости, наказывала сама потерпевшая сторона — чаще всего торговка, — выливая на их головы поток самой грубой площадной брани. Профессиональных карманников или грабителей банков в Ли— цзяне не водилось — для этого он был чересчур отсталым. Торговцы небрежно грузили тысячи долларов в банкнотах или сотни в слитках серебра в открытые корзины, и женщины-носильщицы степенно шли с этими корзинами на спине через весь город, минуя Главную улицу и рыночную площадь, и в целости и сохранности доставляли деньги на противоположный конец Лицзяна. Естественно, прохожие провожали эти невиданные богатства, проплывавшие у них прямо под носом, завистливыми и восхищенными взглядами, но не более того. Полиции приходилось спешить на место преступления только в случаях, когда муж закалывал ножом жену — или жена мужа.
Пологий спуск с нашего холма к рынку шел по мощеной улочке, посредине выложенной плитняком. По обе стороны возвышались покосившиеся продовольственные лавки и мастерские, где изготавливали необычайной красоты латунные висячие замки в народном стиле или тибетские сапоги. За мрачными фасадами скрывались уютные, украшенные резьбой жилые помещения.
В нижней части дорога становилась крутой и извилистой — это, как я обычно рассказывал друзьям, был самый «опасный» для меня отрезок на пути из города или в город. Здесь на ступеньках домов восседали крепко сбитые матроны-наси — они пряли шерсть, вязали, продавали фрукты или просто обменивались сплетнями. По отношению к дамам, вне зависимости от народности, я всегда использовал обращение «мадам». В Китае это воспринимали хорошо — почему бы, подумал я, не поступать таким же образом и в Лицзяне? Вскоре после того, как мы обосновались на новом месте, мои прогулки в город стали ежедневной привычкой, и некоторые из женщин, мимо которых я проходил, стали приветствовать меня фразой «Куда направляетесь?». В ответ я всегда улыбался и говорил: «Мадам!» Через несколько дней одна из женщин, которую я снова назвал «мадам», поднялась и угрожающе двинулась на меня.
— Каждый раз, как проходишь мимо, ты называешь нас manda (дура)! — закричала она. — Еще раз это скажешь — и я тебя так отделаю, что мало не покажется!
Она была в бешенстве. Остальные женщины покатились со смеху. Я со всем возможным в такой ситуации достоинством попытался объяснить ей, в чем дело.
— Мадам, — ответил я, — это такое вежливое обращение. По-итальянски оно звучит как Ma Jama и значит то же самое, что по-китайски «Ма Да Ма» (мать великая мать). Даже у наси женщинам в возрасте говорят «дама».
Не знаю, поняли ли они меня, но с тех пор я не перестал называть их «мадам», и каждый раз какая-нибудь из женщин притворно сердилась на меня.
— Он опять назвал меня дурой! — восклицала она.
— Ну погоди, мы до тебя доберемся! — хихикали остальные. Это были не пустые слова: иногда они пытались выхватить у меня трость или тянули меня сзади за штаны, но потом всякий раз просили прощения и дарили мне в утешение апельсин, пару грецких орехов или пьяную сливу (их по нескольку месяцев выдерживали в крепком вине). Темными ночами они провожали меня вверх по холму, освещая путь горящими сосновыми лучинами-миньцзе.
У подножия холма дорога разветвлялась надвое. Одна тропа шла вдоль канала, огибая гору, а другая пересекала каменный мостик и вливалась в рыночную площадь. Просторная площадь посредине была вымощена булыжником, а по краям — крупными каменными плитами. Вероятно, то была единственная на весь Китай рыночная площадь, которая ежедневно тщательно мылась, притом силами самой природы. Рано утром шлюзы канала, который огибал подножие горы и проходил, таким образом, немного выше, чем другие протекавшие через город потоки, открывали, и площадь по щиколотку заливало водой — она лилась около часа, унося всю грязь в нижний рукав реки Лицзян по другую сторону рынка.
Сеть быстрых потоков, протекавших позади домов и пересекавшихся мостами, пронизывала весь Лицзян, отчего он напоминал Венецию в миниатюре. Ручьи были мелководные и текли слишком быстро, и плавать по ним было невозможно, — так или иначе, лодок в Лицзяне не было, но польза от каналов была немалая: они снабжали город водой, годившейся в том числе и для питья. Улицы Лицзяна, вымощенные каменными плитами или булыжником, отличались необыкновенной чистотой. Их постоянно тщательно подметали, а мусор сбрасывали в ручьи; туда же отправлялись и домашние отходы. Несмотря на это, ручьи и каналы не засорялись и не забивались мусором — по ним продолжала течь кристально чистая вода, сквозь которую виден был каждый камешек на дне. Течение было таким сильным, что все нечистоты немедленно уносило из города. Только в дальней части долины, где поток замедлялся и терял свою прозрачность, становилось заметно, что река не такая уж чистая. К выбрасыванию мусора в воду в Ли-цзяне горожане относились безразлично, однако истоки реки они берегли и любой ценой старались не загрязнять. Это было несложно, поскольку река вытекала из парка необычайной красоты в полукилометре от города, у подножия Слоновой горы, получившей свое название благодаря сходству с фигурой спящего слона. Именно отсюда, из-под сводов подземных пещер, и вытекала вкуснейшая, ледяная вода с ледников Снежной гряды.
Та из улиц, что уходила с рыночной площади налево, вела к домам зажиточных торговцев и к зданию ямыня со стенами цвета киновари и алыми колоннами. Эта длинная улица постепенно переходила в дорогу, ведущую к реке Янцзы. Вправо от площади отходила Главная улица. Как и все улицы Лицзяна, она была узкой, вымощенной плотно пригнанными друг к другу отшлифованными камнями. При каждом доме имелся магазин. Некоторые дома заваливались назад, некоторые — вперед, иные кренились друг на друга, отчего казалось, будто вся улица еще мгновение назад колыхалась и качалась в каком-то диковинном танце. Тротуаров не было, так что караваны тибетцев и миньцзя, которые по дороге в крупный торговый город Хэцзин в сорока восьми километрах к югу всегда проходили по этой улице, приводили в ужас и торговцев, и пешеходов. Качавшиеся грузы на спинах животных терлись о вывешенные снаружи полки магазинов, сметали товар на дорогу, разбрасывали аккуратно выставленные у дороги корзины и горшки. Отполированные камни мостовой были гладкими, как лед, — копыта на них скользили, ноги разъезжались, и время от времени лошади падали, калеча тех, кому не повезло оказаться рядом.
