Ознакомительная версия.
Переместившись в высшие слои американского общества, евреи в большинстве своем приняли американскую официальную веру. В 1940-х и 1950-х годах либерализм сменил марксизм в качестве ортодоксии еврейских интеллектуалов (с «Либеральным воображением» Лайонела Триллинга в роли раннего манифеста). Подобно своим собратьям в Палестине и предвоенном СССР, американские евреи 1940-х и 1950-х годов с готовностью восприняли основополагающие принципы своей новой родины (принципы, уже подвергшиеся влиянию еврейских поисков общества, «в котором никакие расовые барьеры существовать уже не смогут», и все чаще называемые «иудео-христианскими»). Но в чем, собственно, состояли эти принципы? Государственный либерализм, отделенный от христианства и племенного национализма, был полуверой: набором правовых норм, метафизических аксиом и отцов-основателей, наделенных трансцендентным смыслом, но слабо связанных с требованиями кровного родства и личного бессмертия. В той (довольно ограниченной) мере, в какой послевоенное американское государство было действительно отделено от христианства и племенного национализма, оно разработало новую концепцию собственной роли и благополучия граждан. Оно становилось все более терапевтическим и в значительной мере (хоть часто неосознанно) фрейдистским.
Все современные государства развили в себе способность «заботы» о гражданах, которая раньше ассоциировалась с семьей, церковью и врачом. В Соединенных Штатах организационные и интеллектуальные основы нового режима были заложены туземными реформаторами-«прогрессистами» (в том числе сторонниками введения «профессионального консультирования» и «умственной гигиены»), однако большинством базовых терминов и наиболее живучих понятий новая идеология обязана фрейдизму, который практиковали и проповедовали еврейские выдвиженцы. Принеся фрейдизм в Америку и усвоив его — на краткое время, — как религию спасения, дети Тевье сделались настоящими американцами, одновременно сделав Америку более терапевтической. Как пишет Эндрю Р. Хайнце, «с помощью языка современной психологии евреи выписали американскому среднему классу моральный рецепт, который, если ему следовать, должен был породить общественный порядок, одновременно "хороший для евреев" и потенциально полезный для всех чужаков, желавших интегрироваться в американское общество». Перефразируя Марка Шехнера, можно сказать, что превращение евреев в американцев требовало превращения революционеров в пациентов. Фрейдизм был доктриной, рожденной еврейской революцией XIX столетия. Он имел те же семейные корни, что и марксизм, разделял его одержимость отцеубийством и вселенским злом и воспроизвел (в миниатюрном масштабе) его организационную структуру, центральным элементом которой были жрецы, оберегающие священные тексты. Однако спасение, обещанное фрейдизмом, было строго индивидуальным, всегда временным и безусловно зависящим от приобретаемой на рынке профессиональной компетенции. Фрейдизм стремился стать религией современного капитализма в той же мере, в какой марксизм стремился стать религией антикапитализма: он предложил научное обоснование либеральной концепции одинокого и неисправимого человека, применил принципы политического либерализма к тайнам человеческой души и приспособил американскую Декларацию независимости к религиозному поиску личного искупления. Достижение индивидуального счастья — как и поддержание либерального общества — оказалось вопросом управляемого несовершенства: вопросом наложения хрупких сдержек и противовесов на неискоренимые внутренние противоречия.
Но самым большим вкладом фрейдизма в американскую жизнь была общая психологическая ориентация и некоторое количество влиятельных формул. Точно так же, как «марксизм», провозглашенный множеством государств и движений, представляет собой мозаику прочтений и истолкований, нередко приписываемых — также очень приблизительно — местным пророкам-ревизионистам (Ленину, Мао, Ким Ир Сену, Грамши), фрейдизм был лишь отзвуком голоса его основоположника, обычно более ясным и последовательным, чем сам оригинал. (Одно существенное различие состоит в том, что марксисты имеют обыкновение настаивать на своем родстве с Марксом, даже если связь сомнительна, в то время как потомки Фрейда часто отрицают или игнорируют свое происхождение — главным образом потому, что делят его с окружающим обществом и либо воспринимают его как данность, либо отрекаются от него за его неспособность снабдить их генеалогией оппозиционности.)
В Соединенных Штатах психотерапия стала оптимистической: лечение могло привести к полному исцелению, инстинкты поддавались организации и канализации, агрессивность и стремление к смерти можно было преодолеть с помощью любви и самосозерцания или использовать в интересах лечения. После Второй мировой войны и особенно с начала 1960-х годов большинство школ психотерапии переключилось с исцеления больных на утешение несчастных и (говоря словами Николаса Роуза) «на оказание их "я" квалифицированной помощи в деле достижения счастья и самореализации посредством специальных методов самоизучения... и нового словаря чувств». Зло стало симптомом излечимого заболевания, а большинство больных — жертвами собственной психики, детства, родителей, нянек и соседей (а не «социального строя»). Иначе говоря, все люди были нормальными, а всякий нормальный человек — «неприспособленным». Все счастливые семьи оказались неблагополучными (и тем похожими друг на друга), все дети — травмированными, а все взрослые — хроническими жертвами равнодушия и домогательств. Священники стали психотерапевтами, психотерапевты священниками,' а государство, по-прежнему отделенное от традиционной организованной религии, все больше заботилось о том, чтобы исповеди граждан были услышаны дипломированными социальными работниками, тюремными поручителями, семейными консультантами, школьными психологами и специалистами по укрощению личного горя. Менеджеры начали добиваться повышения производительности труда не путем подавления в своих подчиненных иррационального начала, а путем его творческого и научного использования (с помощью соответствующих консультантов), а семья стала ячейкой для производства психологически приспособленных личностей (т.е. будущих взрослых, не травмированных в детстве).
Все эти явления довольно далеки от фрейдистского психоанализа (так же далеки, быть может, как Куба Фиделя Кастро от Марксова «Капитала»), но все они — следствия великой психологической революции, самым влиятельным пророком которой был Фрейд (так же, как самым влиятельным пророком социализма и классовой революции был Маркс). Достоевский, может быть, и открыл Человека из подполья, однако диагноз Достоевскому, а также Кафке, Прусту, Джойсу и каждому из их подпольных прототипов и творений поставил именно Фрейд. Фрейд свел воедино то, что набоковский Пнин назвал «коммунистическим микрокосмом»: он произвел на свет язык, теодицею и медицинский диагноз нового мира. Как пишет Филип Рифф в «Триумфе терапии», «не будь Фрейда, откуда бы мы знали, как жить без цели более высокой, чем устойчивое чувство собственного благополучия? Фрейд систематизировал наше неверие, он создал самую вдохновенную из всех антивер, предложенных нашей пострелигиозной культуре».
Иными словами, культ Фрейда и его терапевтические методы прожили недолго, но дело его живет и побеждает. Подобно марксизму, фрейдизм преуспел в качестве интеллектуальной программы; подобно марксизму, он никогда не был наукой и не оправдал себя как религия. Он не оправдал себя как религия, потому что, подобно марксизму, не понял природы бессмертия и не смог пережить первого поколения верующих.
Люди живут племенами. Все традиционные религии, включая иудаизм, — религии племенные. Величайшие революции против племенной избранности, христианство и ислам, выжили потому, что признали кровнородственные привязанности, освятили брак, канонизиривали половые и диетические ограничения и превратились в подобие наций (тело церкви, Умма). Результатом упадка христианства стал подъем национализма: права человека стали правам гражданина (de I'homme et du citoyen), а гражданство, при ближайшем рассмотрении, оказалось понятием более или менее этническим.
И марксизм и фрейдизм бились над загадкой капитализма и либерализма, отказываясь признать реальность и силу национализма. Указанные ими пути к спасению (коллективный и индивидуальный) не были укоренены в домашних культах, брачной политике и диетических табу. Ни марксизм, ни фрейдизм не могли наследоваться или осмысленно передаваться из поколения в поколение посредством череды семейных ритуалов (в отличие от христианства и тем более иудаизма). И оба проиграли национализму, так и не поняв, что с ними происходит. В Советском Союзе марксизм как революционная вера не пережил революционеров: переродившись в задрапированный национализм, он испустил дух вместе с последним высокопоставленным наследником Большого террора. В Соединенных Штатах фрейдизм как религия спасения разделил судьбу военного поколения и в конечном счете превратился в доктрину племенного (равно как и личного) счастья и жертвенности.
Ознакомительная версия.
