Всевышний - Морис Бланшо

– Прошу, выслушайте меня, – выдавила она, с трудом переводя дыхание. – До сих пор я вела себя плохо. Но теперь стану бороться, все, что у меня есть, будет вашим. О, я знаю, я справлюсь.

Я начал потихоньку насвистывать. Свистнул чуть сильнее, и легкое дребезжание крылышек оказалось поколеблено; в тот момент, когда она нагнулась надо мной, насекомое взлетело, закружилось и тяжело рухнуло вверх тормашками на простыню. Какое-то мгновение оно оставалось в неподвижности; подрагивала, мне это было видно, только одна из лапок. Потом все они натужно зашевелились, и снова раздалось жужжание, тихое, назойливое, проникающее сквозь простыню; сбоку коготки уцепились за ткань, слегка потянули за волокно, его увлажнили, и одним махом оно перевернулось – с такой силой, что осталось сплющенным и больше не шевелилось. До меня донесся вопль: «Я буду вашим созданием. Вы никогда, никогда от меня не отделаетесь». Насекомое мчалось с безумной скоростью, меняя, что ни миг, направление; перед ним, позади него возникала одна и та же угроза. Я приподнялся, чтобы лучше его видеть, оно, запыхавшись, остановилось, потом метнулось как стрела, вслепую, вслепую. Она бросилась на меня, отпрянула назад. Я остался распластанным по стенке. Судорожно, до зубовного скрежета, сжимал челюсти. Через мгновение она, опрокинув табуретку, выбежала из комнаты. Я, чтобы не задохнуться, слегка пошевелил ртом.

Она вновь объявилась в комнате, прошла с таинственным выражением на отстраненном и осунувшемся лице, машинально прижимая к губам рукав. Посмотрела на меня с равнодушным видом и растянулась на тюфяке. Чуть позже выбралась за порог. «Похоже, прибыл первый конвой, – сказала она, возвратившись в комнату. – Мне надо будет сделать обход». Она взяла кусок ткани и стянула им волосы. Возвышаясь над столом, в полной тишине смотрела в зеркало. Внезапно она оказалась на коленях у самой кровати. «Я сию минуту вернусь, – прошептала она. – Я со всем справлюсь. Что бы ни случилось, я последую за вами, останусь с вами рядом. Буду жить только у вас на глазах». Она смотрела на меня своими тусклыми глазами, потом стремительно нагнулась, прошлась по мне губами. «Поцелуйте меня, – произнесла она сиплым голосом. – Поцелуйте по-настоящему. Не надо останавливаться на полпути. Давайте, давайте же», – прокричала она, пытаясь схватить меня в охапку, но, когда ее грудь налегла на мою, судорожно высвободилась и отскочила назад. Споткнулась, удержала равновесие. «Ну хорошо, – сказала она через мгновение, – я сделала это. Никто, кроме меня, этого никогда не делал». В ее глазах промелькнул белый отблеск, она взяла плащ и вышла. Вот теперь, сказал я себе. Воздух был тяжел. Я сделал усилие, чтобы повернуться к окну, но, пока совершал это движение, мои глаза закрылись. Я не удивился, вновь увидев ее в комнате, на табуретке стоял открытый чемодан, она мирно разгуливала туда-сюда, собирала, раскладывала. Потянулась к полке наверху, завернула вещи раненого, положила их на стол. Спокойно меня рассматривала. «Теперь, – сказала она, – мне кажется, пора». Она взяла мешок раненого и вышла. Я попытался встать с кровати. Мне мешали одеяла, словно были завязаны вокруг меня. Волоча их за собой, я подобрался к краю кровати. Я готовился потихоньку нырнуть, но заметил ее за открытой дверью, она за мной наблюдала. Не переставая смотреть на меня, закрыла дверь; не сводя своих глаз с моих, шла ко мне, приближалась, почти не двигаясь. Перед самой кроватью снова взглянула на меня и произнесла низким голосом: «Я никогда не обращалась к вам с мольбой. Кажется, никогда перед вами не унижалась. Нам не в чем упрекнуть друг друга». Она все еще прижимала к себе свой мешок. Начала его развязывать.

– Теперь, – сказала она, – пора с этим покончить.

Меня душили одеяла, мне не удавалось толком в нее всмотреться, ее лицо все время исчезало, терялось. Она пнула ногой кровать.

– Вы слышите? Я с камнем, что ли, разговариваю? Вы, может, собираетесь дурить меня до конца?

Меня начала бить дрожь, я не мог пошевелиться, шевелилось все. Она подошла совсем близко и проговорила низким торопливым голосом:

– Но я-то вас вижу. Вы не просто то, о чем грезят, я вас узнала. Теперь я могу сказать: он явился, он жил подле меня, он здесь, что за безумие, он здесь. – Она посмотрела на мешок. – Я обязана это сделать, – тихо произнесла она. – Я не могу оставить вас в живых.

Я чувствовал, что от дрожи у меня может перехватить дыхание, что-то безумное пронизало мое тело. Мне нужно заговорить, подумал я.

– Живым, вы были живым только для меня – и ни для кого более, ни для кого на свете, ни для кого. За это же можно и умереть?

Я готовился заговорить, нужно было обуздать свою дрожь, но она охватила меня всего, целиком, и когда я открывал рот, оттуда вырывалась чудовищная икота.

– Ну что ж, пора. Вы жили своей жизнью только для меня, так не мне ли вас ее и лишить.

Я чувствовал, что эта икота идет из самых глубин, она потрясала меня, переворачивала, душила.

– Никто не знает, кто вы такой, но я, раз уж знаю, с вами покончу.

Я испустил крик, но это не было, как я ожидал, слово: всего-то хриплое, низкое рычание, от которого она содрогнулась и замерла в неподвижности, через которое тем не менее, похоже, в конечном счете что-то восприняла, ибо ее глаза, кажется, вопрошали, ждали, колебались, снова ждали, но я дрожал все сильнее, и, пока она не говорила, у меня больше не было надежды с ней заговорить. И вот она встала на колени, вытащила револьвер. Я не сводил глаз с канавки на полу, до которой добрался дневной свет. Она в свою очередь вглядывалась в свое оружие, и я знал, что, пока она не поднимет глаза, у меня еще есть немного времени. Я перестал дышать. Я опустил глаза, я ничего не слышал. Медленно, медленно поднялось оружие. Она посмотрела на меня и улыбнулась. «Ну вот, – сказала она, – прощайте». И я, я тоже попытался улыбнуться. Но внезапно ее лицо застыло, а рука с таким неистовством дернула за курок, что я отлетел к стене с криком:

– Теперь, теперь-то я заговорю.

<…> Можно ли познать закон и действительно его ощутить, можно ли принудить его к зримости – заставить открыто вершить свои полномочия, говорить – иначе, нежели его спровоцировав, приперев к стене, со всей решимостью направляясь все дальше к внеположному, куда он все