Ознакомительная версия.
Известная поговорка «Юпитер, ты сердишься, значит, ты не прав» – один из способов рационализации этого, по всей видимости древнего, табу. В современной культуре никакая рационализация не представлена, просто дети воспитываются в этом запрете, при той практике, что воспитание как раз и призвано развить в человеке механизм торможения в ответ на соответствующий внешний стимул (3).
Попробуем разобраться в этом запрете с культурологической стороны.
В русском языке ряд, представляющий идею гнева, выглядит так: гнев, ярость, бешенство.
Русский гнев – чувство сильного возмущения, негодования, граничащее с утратой самообладания, этимологически связано с гнилью и гноем (ЭСРЯ) (ср. в современном жаргоне гневаться на кого-то значит злиться, сердиться). Более старшим значением может быть «состояние больного, покрытого струпьями, гноящимися ранами», отсюда значение слова «гной» – «ярость» (ИЭССРЯ).
Даль определяет гнев как сильное чувство негодования, страстный порыв, вызванный досадой (ТС) (синоним – «сердце», ср. сказать что-нибудь в сердцах, то есть исходный орган наивной анатомии у русских в этом случае – все же сердце и душа, а не печень, как у романцев). Одновременно сочетаемость русского слова гнев образно связывает его с диким зверем. Мы говорим:
укротить гнев, обуздать свой гнев;
закипеть от гнева, задыхаться от гнева (нехватка дыхания, с нашей точки зрения, связана с повышенной температурой либо тела, либо воздуха), вспышка гнева; побагроветь от гнева; глаза налились кровью от гнева; глаза горят от гнева.
Из этой сочетаемости явственно видны три коннотации слова гнев:
1) дикий зверь;
2) жар;
3) жидкость (выплеснуть); болезнь.
Все три коннотации, включая «жидкость», ассоциируют гнев с воспалительным процессом, болезнью (мы говорим: излить, выплеснуть свой гнев; ср. с устаревшим значением французского humeur – «органическая жидкость, вырабатываемая человеческим организмом», и особенно с выражением un moment d’humeur, обозначающим «приступ гнева»). Это справедливо и для коннотации «дикий зверь», в терминах которой часто мыслили и мыслят недуг: многие болезни именно нападают на человека, скручивают его, одолевают, сживают со свету и пр. Иначе говоря, демонстрация гнева, то есть болезни, лихорадочной, жестокой, гнойной, является, по сути, демонстрацией слабости, а не силы, как бы устрашающе эти проявления не выглядели. Но гнева боятся. Потому что, когда он исходит от иерархически высшего существа (гнев Божий), он выступает предвестником кары, муки, страдания, смерти. То есть, чтобы быть точными, мы должны сказать, что боятся не гнева, а того, чем он обычно сопровождается.
Аналогично гневу мыслится и злоба. По своему значению это слово устроено более сложно, нежели базовая эмоция. Даль определяет злобу так: «определенное чувство к другому, сопровождающееся желанием мучить его, доставлять ему страдания». То есть суть значения не в эмоции, а в действии.
Про злобу мы говорим:
реветь от злобы;
беситься от злобы;
неистовствовать от злобы, воспалиться, гореть злобой, кипеть от злобы и пр.
С болезнями ассоциируются многие эмоции человека, и различные эмоции походят на различные болезни. Болезни, конечно, не реальные, а мифические, вымышленные, хотя и вымышленные по аналогии: в злобе или гневе человек мечется и орет, как бешеный, как терзаемый болями, как ошпаренный кипятком. Но наиболее точно симптоматика этой воображаемой болезни совпадает именно с бешенством или желчными болезнями: жар, муки, выплескивание и успокоение.
Особой оговорки требует выражение благородный гнев, отражающее установку общества испытывать и проявлять эту эмоцию в случае нарушения социальной конвенции. В данном случае гнев является компонентом более сложной эмоции-оценки, показного поведения, не относясь к базовому изучаемому здесь набору эмоций.
Максимальной интенсивности это чувство достигает, когда причина не устраняется: гнев может перерасти в ярость или бешенство, а не наоборот.
С точки зрения влияния славянской мифологии на концепт гнева в русском языковом сознании слово ярость является ключевым.
Ярость – вышедший из-под контроля сильный гнев, эмоция, проявления которой неконтролируемы. Связь ярости с огнем еще более очевидна, чем связь гнева с огнем. Даль отмечает следующие значения прилагательного ярый (глагольные синонимы яриться – кипятиться, горячиться также выражают связь с максимально интенсивным теплоотделением человека, находящегося в состоянии ярости):
1) огненный, пылкий;
2) сердитый, злой, лютый, горячий, запальный;
3) крепкий, сильный, жестокий, резкий;
4) скорый, бойкий, неудержный, ретивый, рьяный;
5) расплавленный, плавкий, весьма горючий;
6) белый, блестящий, яркий;
7) горячий, похотливый.
Это последнее значение, находившееся на периферии употребления во времена Даля, а теперь уже исчезнувшее вовсе, позволяет нам увидеть суть русского представления о том, что такое ярость, а заодно и многое понять в метафорике двух предыдущих слов – гнева и злобы, очевидно испытавших на себе влияние этого базового концепта.
Ярость этимологически связана с ярью и яриной – растительной силой почвы, особенно переносимой на грибы и губки разного рода. Грибная ярь – бель, семя или зародыши под старыми грибами в грибных гнездах. Ассоциация яри с грибным семенем, а также тот факт, что грибы во многих культурах представляются символами мужского детородного органа (4), позволяют сделать вывод о том, что первоначально ярость мыслилась исключительно как мужское качество. Это же видно и из значений прилагательного ярый, и из особого смысла устаревшего ныне глагола ярить, связанного с действиями Ярилы – славянского мифологического и ритуального персонажа, воплощающего идею плодородия, прежде всего весеннего, и сексуальной мощи. Культ Ярилы дает материал для сложнейших мифологических и психоаналитических изысканий (в ритуалах его изображали то мужчиной, то женщиной), однако мы подчеркиваем лишь связь этого персонажа с оплодотворяющей, мужской функцией: «Волочился Ярило по всему свету, полю жито родил, людям детей плодил» (МНМ). Эта связь во многом объясняет ассоциацию ярости с огнем – также извечным символом мужского начала.
В современном языке, естественно, такая предрасположенность ярости к сочетаемости лишь со словами, обозначающими лиц мужского пола, почти утрачена, однако очевидно, что до недавнего прошлого (до середины XIX века, во всяком случае) характеристика состояния женщины через это понятие или при помощи этого эпитета была некорректной. Так, в русском сознании яриться характерно скорее для мужчины, а женщине естественнее пребывать в состоянии доброты (см. Главу шестую, где мы пишем о том, что доброта – больше женское качество, нежели мужское), покорности и кротости. Сочетаемость слова ярость поддерживает наши предположения: от нее закипают, она клокочет, вспыхивает, жжет. Ярость – это чувство, которое рождается внутри человека и представляет собой кульминацию его агрессивных намерений по отношению к другому человеку. Как и всякое чувство, она захлестывает, однако мы убеждены в том, что это «захлестывание» не внешнее, а внутреннее: применительно к эмоциям человек является одновременно и агенсом, и пациенсом, словно раздваиваясь. Между тем, ярость коннотируется и как «огненная жидкость», по-прежнему ассоциируясь с мужской силой и всем, что любит мужчина, всем, с чем он так или иначе идентифицируется. Так же и реализация ярости (дать выход ярости, излить свою ярость, выместить свою ярость на ком-то) связана либо с побоями, либо с насилием в самом примитивном, базовом варианте.
Итак, в русском мифологическом сознании ярость – это:
1) огонь;
2) сперма;
3) огненная жидкость (соединение первого и второго).
Слово бешенство практически не описано в русских словарях. Очевидна связь этого слова с бесом, трактовавшимся как ярость, бешенство, а также страх, ужас. Бешенство – это состояние, аналогичное тому, что в народе называется бес в него вселился, когда человек творит невесть что. С другой стороны, бешенство – известная издревле болезнь животных, характеризующаяся таким поражением нервной системы, при котором животное (или же заразившийся от укуса человек) проявляет безудержную агрессию и беспокойство. И с первой, и со второй точки зрения человек, находясь в состоянии бешенства, уподобляется больному животному (вселившийся бес обесчеловечивает человека, да и сам бес мыслится как некое зооморфное существо). В современном языке тема болезни-бешенства на образном уровне никак не развивается, это толкование прочно срослось с самим понятием на семантическом уровне. Единственное, что подтверждает сочетаемость – это связь бешенства с повышенной моторикой: в бешенстве человек куда-то кидается, бежит, вскакивает, подпрыгивает и пр., а также и с неким характерным физиологическим проявлением этой болезни через перифрастический контекст: он доказывал что-то с пеной у рта, то есть очень активно, находясь в неадекватном состоянии, из которого в случае непонимания, несогласия или отказа происходит выход либо в сильную дисфорию, либо в агрессию.
Ознакомительная версия.
