интимный, уютный, с элегантной публикой, с кумирами тех лет – адвокатами, художниками, артистами. Если праздник, твой личный или общий, – то в “Астории” или “Европейской”». В постсоветский же период ситуация изменилась: «Сейчас можно пройти весь Невский – и ничего не узнать, никуда не зайти, так и не найдя знакомого, уютного места». Быстрее всего исчезли «самые насиженные, уютные, привычные людям места», а многие подвальные кафе сменили сетевые заведения американского фаст-фуда, «магазины ковбойской или спортивной одежды» и спортивные магазины. Ретрокафе в помещении, где в девятнадцатом веке располагалась кондитерская Вольфа и книжный магазин, ничего не компенсировало: «ни при какой исторической эпохе таких белых, гладких, безликих стен быть не могло» [Попов 2003: 172–173].
Поскольку все любимые места Попова принадлежали к ленинградскому периоду истории Петербурга, явный анахронизм в названии был намеренным. Автор выражал мнение, популярное среди представителей более старшего поколения: «Петербург был намного больше Петербургом, когда он еще был Ленинградом» [1183].
Столь романтичный взгляд на рестораны и кафе Ленинграда мог бы удивить жителя Парижа, Вены или тех же Будапешта, Варшавы и Праги, посети они в 1960-е или 1970-е годы заведения, с такой любовью описанные Поповым [1184]. С учетом размера города ресторанов в Ленинграде не хватало. В 1967 году их было 41, в 1968 году – 42; даже в 1988-м во всем городе насчитывалось всего 83 ресторана, притом 10 из них – на вокзалах [1185]. Помимо небольшого количества заведений в гостиницах для иностранцев (к 1970-м годам в их число входили бар на последнем этаже в гостинице «Ленинград», а также проверенные временем рестораны в «Астории» и «Европейской», попасть в которые было не так просто [1186]), лишь несколько ресторанов пользовались у местных репутацией мест высшего класса. Такими считались ресторан «Восточный» (работал до 1964 года), пришедший ему на смену «Садко», ресторан «Москва» и «Метрополь» – единственное из дореволюционных люксовых заведений, где все еще сохранялось некое подобие «петербургского убранства» [1187]. Для внешнего наблюдателя даже самые элегантные рестораны города выглядели довольно убого. Что же до сервиса, то он, как правило, отсутствовал [1188].
«Петербургская кухня» тоже не могла похвастаться разнообразием. Вряд ли она существовала и до революции, когда в меню ведущих ресторанов и в домах элиты преобладали блюда западноевропейской, главным образом французской и немецкой кухни [1189]. В советское время рестораны подверглись той же общенациональной стандартизации, что и весь общепит [1190]. В меню преобладали закуски, которые можно было приготовить заранее, вроде студня и салатов; в качестве основного блюда обычно подавали жареное мясо: шницель, антрекот, эскалоп – или жареную рыбу (чаще всего судака и сига). В ряде ресторанов были свои «фирменные блюда», но по технологии приготовления они не были уникальными. Булочки «Метрополь», к примеру, представляли собой всего лишь шарики из обычного заварного теста, наполненные подслащенными сливками. Котлета могла носить местное название – «гатчинская», например, – но сделана она была всегда из мяса или птицы и хлеба, вымоченного в молоке. Из специй использовали зачастую только соль и, возможно, толику перца.
Ленинградцев это не смущало: ведь смысл похода в ресторан состоял не в том, чтобы внимательно изучать последовательность безукоризненно поданных и изысканно приправленных блюд, как было принято тогда в Париже или Токио, но в том, чтобы разгуляться, не жалея денег. В рассказе «Дворец на троих: признания холостяка» В. Шефнер так описывает посещение ресторана:
Вечером мы с другом, роскошно одетые, подъехали в такси к ресторану «Квисисана», где заказали котлеты по-гатчински, жареного фазана, бутылку импортного коньяку «Наполеон», бутылку ликера какао-шуа, дюжину пива и три десятка раков. Наш столик находился близко от эстрады, и я четыре раза подряд, не жалея денег, заказывал музыкантам «Рамону», мотив которой напоминал мне о Лиде [Шефнер 1987: 274].
Зарисовка хотя и иронически гиперболизирует, но не искажает реальность. Заказ Е. Рейна со товарищи, когда они выпивали в ресторане «Крыша» в гостинице «Европейская», не так уж и отличается от шефнеровского описания:
И вот мы назаказывали водок и коньяков и что-то изысканно-рыбное – миног, угрей, раков (кстати, в двух видах: раков натуральных и суп из раковых шеек – вещь невероятного достоинства). А на второе – осетрину на вертеле и стерлядь кольчиком [Рейн 1997: 81] [1191].
Иностранцы, посещавшие лучшие советские рестораны, обычно поражались высоким ценам и низкому качеству, не понимая, что им пришлось бы заплатить как минимум в десять раз больше, чтобы еще и получить удовольствие [1192]. Люди шли в рестораны, чтобы что-то праздновать, а не быстро поесть или посмотреть друг другу в глаза на первом свидании. По наблюдениям американского аспиранта, бывавшего в СССР в середине 1970-х,
типичная советская семья никогда не ходит в ресторан – только, может быть, для того, чтобы выдать замуж дочь. <…> Военные офицеры, торговцы фруктами из Грузии и дельцы черного рынка, специализировавшиеся на джинсах, – вот те немногие, кто обладает достаточных количеством свободных денег, чтобы ходить в рестораны чаще одного-двух раз в год [Robinson 1982: 138, 150] [1193].
Это, конечно, было преувеличением. Как следует из воспоминаний Рейна, относительно частыми посетителями ресторанов были кинорежиссеры и журналисты, равно как писатели, художники, преуспевающие архитекторы и прочие представители процветающей творческой интеллигенции. Свои рестораны с неплохой репутацией были у творческих союзов – в Доме журналистов, Доме актера, Доме архитектора и «Доме кино». Но даже у тех, кому не раз доводилось обедать в ресторане, ужин в ресторане определенно ассоциировался с празднованием [1194].
Как и роскошные блюда, рестораны казались недоступными не столько по экономическим, сколько по психологическим причинам. Позволить себе поход в подобное заведение могли даже студенты, по крайней мере иногда [1195]. Благодаря государственному регулированию цен банкет в лучшем ресторане не обязательно стоил дороже, чем в любом другом месте [1196]. Но питаться в таких заведениях каждый день считалось слишком претенциозным [1197]. Ужин в ресторане, в свою очередь, мог быть чреват отрицательными эмоциями: там могли и обсчитать, и нахамить при обслуживании [1198]. Ежегодно в администрацию города поступали сотни жалоб на работу точек общепита по всему городу [1199]. Многие жертвы явно страдали молча. Понятно, что это было еще ощутимее, когда приходилось заплатить немалую сумму – а так чаще всего и бывало, учитывая, что в Ленинграде так не хватало приятных повседневных заведений.
В 1970-е в этой сфере наметилось некоторое улучшение: появились приличные блюда по «человеческим ценам». Автор статьи, опубликованной в «Ленинградской правде» в 1975 году,
