Страсть к путешествиям, предпринимаемым с единственной целью — удовлетворить любопытство в отношении далеких земель, желание увидеть собственными глазами народы и памятники, о которых говорилось в книгах, туризм, наконец, — если называть этот процесс соответствующим современным термином, — это было главное веяние эпохи. Естественно, ему сопутствовало искушение: поведать об увиденном. Отсюда невероятное количество мемуаров и рассказов, авторы которых, упоминавшиеся выше, зачастую использовали это как повод. Приведем последний и любопытный пример, относящийся к концу нашего периода, поскольку он почти точно датирован 8 марта 7 года до н. э. — временем Августа. В этот день образованный грек из Александрии, имевший латинское имя Катилий, сын Никанора, оказался на острове Фила, в Верхнем Ниле, возле Ассуана, выше первого водопада; он прибыл сюда из любопытства, желая увидеть необычную красоту этого места. Поскольку он был писателем и искусным поэтом, в память о своем путешествии он оставил две прекрасно сохранившиеся эпиграммы, которые были высечены на филоне храма Исиды, где они и были обнаружены в наши дни. Первая эпиграмма, как и должно, прославляет императора и наместника Египта за остров Фила — «замечательную границу Египта и предел земли эфиопов». Вторая более оригинальна по композиции и стилю: десять строк образуют акростих, в котором их начальные слоги составляют имя и патроним автора, и Катилий приглашает читателя присоединиться к его игре. Затем он продолжает: «Теперь пора воскликнуть: прощай, прощай, Фила! При виде скал и гор я умираю, о водопады! Но по возвращении, когда я снова увижу Никанора и всю остальную семью, я напишу правдивый рассказ о путешествии». Показательный текст как в отношении литературных вкусов этого любителя, которому доставляло удовольствие остроумное обращение со стихами, весь смысл которого открывался только знатокам, так и, в особенности, в отношении чувств, которые влекли путешественника к крайним пределам Египта, такого далекого от его дома в Александрии: ему хотелось испытать потрясение от грандиозного зрелища водопада, величественной реки и обрывистых берегов, чтобы, вернувшись в свой город, наполнить этими впечатлениями свой письменный отчет, который привел бы в восторг его друзей. Это было совершенно новое мироощущение и совершенно иной образ действий.
* * *
Результатом этого разнообразного и множественного опыта мог быть космополитизм: узнавая другие земли и народы, столь отличные от них самих, не рисковали ли греки потерять представление о своей собственной идентичности? Некоторые философы приходили к этому скорее через абстрактные размышления, чем эмпирически: стоики, эпикурейцы, киники различными путями приходили к одному выводу о том, что человеческая сущность едина и не зависит от среды, в которой живет человек. Отголоски этого мы находим в обыденном сознании, например в театре Менандра, у которого латинизированный африканец Теренций, сочинявший в 165 году до н. э., позаимствовал знаменитую строчку: «Homo sum, humani nihil a me alienum puto» — «я человек, ничто человеческое мне не чуждо». Еще более радикальное свидетельство космополитизма содержится в эпитафии поэта Мелеагра, жившего в первой половине I века до н. э.: «Я сириец, чему ты удивляешься? Мы живем, о чужеземец, на одной земле, в одном мире, и из одного хаоса возник свет для всех смертных».
По правде говоря, такое отношение было характерно лишь для просвещенного меньшинства. Для прочих, даже если они испытывали удовольствие от путешествия по всему миру, верность традициям и обычаям всегда оставалась незыблемой. Еще никогда не уделялось столько внимания старым мифам: литературные тексты, надписи, памятники изобразительного искусства во множестве свидетельствуют об этом. Повсюду ссылки на древние местные легенды, к которым относились как к истории даже образованные люди. На примере посольства из Китиона в Ксанф мы видели, что мифы, даже те, что не были общепринятыми, глубоко уважались политиками, а также служителями культа. Было составлено много мифологических руководств, вроде того, что Дионисий из Митилены, прозванный Медноруким (Скитобрахийон), сочинил в Александрии во II веке до н. э.: Диодор Сицилийский широко им пользовался. Еще ста годами ранее, при Птолемее Филадельфе, великий поэт Каллимах посвятил свое самое грандиозное произведение, «Причины» («Aitia»), блестящему рассмотрению множества легенд, которые объясняли происхожение ритуалов, все еще исполнявшихся во многих греческих святилищах. Было бы ошибкой видеть в стихах такого рода игры эрудитов, предназначенные для удовольствия кабинетных ученых: они опирались на твердое знание культовых реалий, которые всегда основывались на мифах. Выше мы видели, что известность Гераклее на Латме (Кария) принес грот в безлюдных горах Латма, где пастух Эндимион, возлюбленный Селены (Луна) заснул беспробудным сном к удовольствию богини, которая тайно соединилась с ним. Эта легенда, которую культивировали гераклейцы, служила, как мы видели, обоснованием «родства» между их полисом и этолийцами, чей герой-эпоним Этол был сыном Эндимиона.
Эллинистические полисы благоговейно берегли такое доставшееся им от предков сокровище, как мифы — основу их гражданской, религиозной и культурной идентичности.
Несмотря на соблазн космополитизма, эллинистические греки сохраняли веру в безусловную ценность своей многовековой цивилизации, своего образа жизни и своих богов. Когда жизненные обстоятельства или политическая необходимость заставляли их безвозратно покидать родину, они везли с собой саму суть эллинизма и, даже живя обособленным меньшинством на чужой земле среди экзотического населения, они оставались верны своим обычаям и устоям, очевидно мало подверженным влияниям среды. Все это видно на примере греко-македонских сообществ, обосновавшихся вдали от городов, в деревнях лагидского Египта, или на примере черноморских полисов, окруженных фраками и скифами, которые приобщились к их культурному ареалу, практически ничего не предоставляя взамен, кроме продуктов питания. Но самая потрясающая демонстрация этой жизнестойкости эллинизма была обнаружена совсем недавно, во время раскопок, предпринятых в 1964 году французской экспедицией на южной границе Афганистана, в месте, называемом Ай-Ханум, на берегу реки Оке (сегодняшняя Амударья), на территории древней Бактрии. Здесь был раскопан эллинистический город, древнее название которого нам не известно, но который был частью городских закладок, сделанных в этой далекой сатрапии Александром и его селевкидскими последователями. Изучение руин выявило сеть улиц, соответствующую прямоугольной планировке новых городов, линию крепостной стены, административные здания с баней, выложенной по древней технологии галечной мозаикой, как, например, в Олинфе или Пелле, гимнасий с большим квадратным двором со стороной 90 м, снабженный экседрами с посвящением богам — хранителям гимнасия Гермесу и Гераклу. Керамика выполнена в чисто греческом стиле; клейма на амфорах свидетельствуют о том, что средиземноморское вино экспортировалось вплоть до этого отдаленного региона Центральной Азии. Но самое поразительное открытие было сделано в святилище героя Кинея — надписи. В эпиграмме из четырех строк говорится: «Эти мудрые изречения, принадлежащие нашим выдающимся предкам, вырезаны в дар в священной Пифо[59]: здесь Клеарх тщательно скопировал их для того, чтобы со стелы в святилище Кинея они далеко распространили свой свет». Ниже следовали заповеди морального кодекса, излагающего правила жизни в последовательности ее этапов: «В детстве будь послушен; юношей будь самому себе хозяином; в зрелом возрасте будь уравновешен; в старости — разумным советчиком; в час смерти — будь бесстрастен». На соседней стеле, от которой остался только фрагмент, запечатлены другие максимы, приписываемые Семи мудрецам[60]. Они были доставлены из Дельф, где были тщательно списаны с надписей в храме Аполлона этим самым Клеархом, которого отождествляют с учеником Аристотеля — Клеархом из Сол, автором трактата «Об образовании», не считая других произведений. В начале III века до н. э., в царствование Селевка I, этот философ отважился на дальнее путешествие, которое должно было привести его в верхнюю Бактрию, в этот безвестный город, где в память о своем походе он заказал вырезать в святилище героя (возможно, посвященном основателю города) изречения, суммирующие древнюю мудрость греков. С другой стороны, мы знаем, что Клеарх интересовался философией восточных магов и индийских брахманов. Эта любознательность может объяснить его появление в сердце Центральной Азии — более чем в 5000 км от Дельф, в этом отдаленном регионе, где эллинизм укоренился со времени Александра и где под покровительством Селевкидов, а затем в рамках независимого греко-бактрийского царства он расцветал в течение полутора столетий.
