к сходке крестьян, вчитывается в конторские книги помещика, перебирает переписку купцов, шныряет по толкучему рынку, якшается с артелью рабочих, взбирается на судно к бурлакам, усаживается, как дома, не только в кабинете с книгами, портфелями и разными
petit riens, но и в конторе бородача или усача-маклера, в архиве суда и в самом суде, стараясь не замечать, что здесь смотрят на нее не совсем благосклонно 295.
Впоследствии учебники Мейера стали стандартом для российских университетов, но ранняя смерть в 1856 году не позволила ему лично наблюдать за становлением новой юридической науки.
Тем не менее в 1850‐х годах до начала преобразования оставалось уже совсем недолго. За десять лет Казанский университет внес значительный вклад в возникновение и развитие общественных дискуссий. При Николае I российские университеты были относительно закрытыми учреждениями, подозрительно относившимися к искусству, гуманитарным наукам и всему иностранному, и в то же время строго следившими за соблюдением военной дисциплины 296. Курсы, как правило, были скорее общими и не предполагали специализации, ношение формы было обязательным, а к студентам относились скорее как к школьникам, а не ученым 297. Университетская реформа 1863 года предоставила университетам значительную автономию и упразднила ограничения на количество абитуриентов и набор преподаваемых предметов, превратив университеты в современные, активно развивающиеся образовательные учреждения 298. Открытые дискуссии и официальные дебаты стали обычным явлением. Администрация Казанского университета даже предоставила студентам собственные суды, в которых избираемые из числа студентов судьи рассматривали мелкие споры и правонарушения 299. Численность и социальный состав студенческого корпуса также претерпели значительные изменения. Если в 1865–1866 годах в Казанском университете обучалось чуть более 300 человек, то в 1880 году их число достигло 733 300.
Сразу же после судебной реформы почти половина студентов первого курса Казанского университета выбрали изучение права, во многом потому, что новые судебные учреждения открывали широкие возможности для дальнейшей профессиональной деятельности 301. Лаврский, поступивший на юридический факультет в начале 1860‐х годов, отмечал в своих воспоминаниях, что слухи о скором введении судов присяжных и независимой адвокатуры делали профессию юриста привлекательной 302. Он настаивал на том, что именно общественная значимость юридической профессии и атмосфера благородства, окружавшая ее, объясняли быстро растущую привлекательность карьеры юриста 303. Другие ученые также подчеркивали, что студенты и исследователи в российских университетах 1860‐х годов отличались особым энтузиазмом 304. При этом образование также предоставляло возможности для социальной мобильности. Доля дворян среди студентов Казанского университета снизилась с 30 % в начале 1860‐х годов до 10–15 % к началу следующего десятилетия. На протяжении 1870‐х годов основную массу студентов составляли сыновья ремесленников, мещан и представителей духовенства 305.
Университетские дворы, коридоры и открытые лекции стали площадками для обмена мнениями о новых судах и реформах в целом. Это было особенно важно, поскольку цензура по-прежнему препятствовала обсуждению либеральных идей в прессе, и лишь немногие из казанских профессоров-либералов — даже из тех, кто имел на это разрешение, — пытались публиковать свои политические идеи 306. Открытие в 1860 году большой студенческой «курительной», где студенты вскоре стали собираться и днем и ночью, чтобы читать газеты, курить, сплетничать и дебатировать, способствовало активному обмену идеями и быстро превратилось в «любимое местопребывание всего студенчества» 307. За пределами университета эту функцию выполняли салоны, клубы и другие подобные места, где представители образованного общества могли свободно общаться и обмениваться мнениями. Все эти заведения составляли часть зарождающейся общественной сферы, которая, в определенной степени, также способствовала смешению различных социальных групп. Университеты с растущим разнообразием их студенческого состава породили новую социальную прослойку молодых профессионалов. Досуговые учреждения, такие как театр, также этому способствовали. Уже в 1850‐х годах Боборыкин отмечал, что недавно открывшийся в Казани театр собирал самых разных людей, включая студентов, дворян и средний класс, в который входили и татарские купцы 308. Тем не менее преобразования в имперском обществе были еще далеко от завершения:
Из небольшого числа мест, где находится наше общество, и притом вместе, не подразделяясь на касты, как это, к несчастью, видим доселе на наших общественных балах, — есть театр. Здесь, под одной крышей, нередко даже рядом, вы встречаете таких лиц, присутствие которых вместе нигде из мест общественных удовольствий даже немыслимо 309.
К 1880 году даже в таких небольших городах, как Чистополь, появились театры, где актеры-любители (обычно военные) устраивали любительские представления. И хотя такие постановки были далеко не блестящими, люди охотно их посещали 310.
Однако устоявшиеся иерархии и институционализированные различия было трудно разрушить. В Казани подобные социальные разграничения в значительной степени определяли положение татарского населения. Аскоченский объяснял:
У ваших татар вон какие громадища-дома в татарской слободе, а у нас ни один, кажется, татарин не имеет каменного дома. Ясно, что тут разница в карманах. У вас татарин летит на таком огнелошади, что иди ты по Воскресенской после самых жарких начальнических распеканий, а все-таки не удержишься, чтобы не проводить глазами господина в бобровой шапке и в лисьей шубе; у нас татары — народ весь пеший <…> Есть у вас и миллионеры из татар и даже с филантропическими заведениями на свой счет для однородцев <…> У вас на Воскресенской татарский магазин с двухаршинными цельными стеклами и четырьмя или пятью комми; у нас в целом городе не найдется татарской лавки. <…> Татарина астраханского вы не встретите ни в клубе, ни на гуляньях, ни в других общественных сходках; в Казани я встречал их и в клубах, и на гуляньях и т. п. Ясно, что между татарами казанскими прорывается подчас общественный прогресс, о чем астраханские татары даже и не думают 311.
И действительно, как я объясню далее в этой главе, к середине XIX века в Казани сформировался многочисленный татарский купеческий класс. Представители этой неоднородной группы не только занимались коммерческой деятельностью и благотворительностью, но и участвовали в общественной и политической жизни города.
Тем не менее, хотя Казань и сохраняла свою экзотическую привлекательность и мультикультурность, она все больше походила на средний российский город. Бывшая татарская столица, некогда один из крупнейших городов России, на протяжении веков была аванпостом Москвы и Санкт-Петербурга на востоке страны и одновременно служила центром миссионерской подготовки, направленной на обращение в христианскую веру внутренних «других» этого региона 312. В начале пореформенного периода Казань отличалась феноменальным приростом населения, которое с 1858 по 1885 год увеличилось более чем в два раза: с 60 000 человек до 140 000 313. Однако
