Не очень уж многое сделал прокурор Октябрьского района, но, мне кажется, он проявил не формальное, а истинное уважение к закону и человеку. А эти два участника правосудия — человек и закон — связаны в нашем социалистическом государстве неразрывно. Из уважения к закону неизбежно вытекает уважение к человеку. В этом существо, смысл советского правосудия.
Богиню правосудия, как хорошо известно, изображают с завязанными глазами, с мечом в одной и весами в другой руке. Символика абсолютно ясная. Она во многом соответствует реальным условиям работы судей. В их руках чаши весов, на одну кладутся доказательства обвинения, на другую — оправдания. Но вот повязка… Во-первых, если отойти от символики, ее приподнимает сам закон, устанавливая допустимые для данного деяния пределы наказания, во-вторых, личность подсудимого, в-третьих… в-третьих, одно очень сложное обстоятельство, которое и не обозначишь одним термином, не выведешь из одного истока, не объяснишь единой причиной. Эта «третья сила» стоит не между обвиняемым и защитой, а иногда сверху, иногда снизу, порой где-то сбоку. И нередко эта сила срывает с судей повязку беспристрастности и объективности, если ей не противостоит высокое чувство долга перед законом, глубочайшее уважение к самому принципу правосудия.
Помню, как рассматривалось уголовное дело, фабула которого была хоть и трагичной, однако же и довольно банальной: убийство из хулиганских побуждений. Вещественные доказательства, показания свидетелей, признания обвиняемых — все предвещало быстрый и благополучный исход процесса.
К тому все и шло. Тезисы и пункты обвинительного заключения подтверждались судебным следствием. Встал очередной подсудимый — Колов. Ему задали традиционный вопрос:
— Признаете вы себя виновным?
— Да, я полностью признаю себя виновным.
Все ясно, кажется. Признание обвиняемого хоть и не является абсолютным доказательством вины, но всегда производит впечатление. Никто же сам себе не враг, А тем более, что подсудимый признался в таком страшном преступлении, как «умышленное убийство из хулиганских побуждений».
— Расскажите все, что вы знаете по настоящему делу…
События разворачивались так. Трое парней — Иванов, Бавыкин и Якушин пошли смотреть кинофильм в клуб «Октябрь», расположенный в Москве на Фабричной линии. На этот же сеанс пришли несколько подростков из другого дома. Во время сеанса Якушин повздорил из-за места с Коловым. Тому показалось, будто его хотят избить после сеанса, и он шепнул дружку, чтобы тот позвал ребят.
После кино у клуба появились знакомые Колова — Малинин, Окунев и др. Колов с Якушиным принялись «выяснять отношения». Вступились защитники с каждой из сторон. Сначала была перебранка, потом легонькая потасовка. Колов крикнул: «бей длинного», указывая на Иванова, парня двухметрового роста. Тот бросился бежать. Ребята за ним. Причем случилось так, что Колов замешкался, а потом стал догонять ребят.
Что произошло там, куда побежали обе ватаги, сказать трудно, ибо было это в темноте и в драке. Но только когда ребята возвратились к клубу, Иванов лежал мертвый. На теле его были две ножевые раны.
Началось следствие. На первых допросах Колов показал, что не знает, кто нанес роковые удары Иванову. Он в избиении не участвовал и встретил ребят, уже возвратившихся от Мазутного проезда. Напротив, Малинин признал, что догнал Иванова и «пырнул» его. Так что вопрос об одной ране был ясен. Но на теле погибшего две смертельные раны. Кто же нанес вторую? У Колова был сапожный нож, «но перед киносеансом я отдал его Окуневу просто посмотреть». Окунев, однако, отрицал этот факт: «Никакого ножа я даже не видел».
Пока следователь выяснял, кто же нанес вторую рану, Колов вдруг изменил показания: «Я говорил неправду. Ребята не виноваты. Убил я». И начал подробно рассказывать следователю, как все происходило «в действительности». Да, теперь недостающие звенья в цепи доказательств заняли свои места.
И вот суд…
— У меня, — дает показания Колов, — был отцовский сапожный нож, а перед сеансом я взял еще охотничий у Малинина. С обоими ножами сидел в кино. Когда оно кончилось и ребята побежали за Ивановым и его товарищами, я задержался, верно. Но потом обогнал всех, подбежал к Иванову. Ударил его сначала одним ножом, потом другим… Где ножи? Один отдал Малинину. А другой бросил в пруд…
— Подсудимый, вы говорите, что обогнали всех. Но там узкий проход. Вы что, растолкали ребят? Или другим путем бежали?
— Нет, этим же. Я вперед вырвался…
— Но как? Подсудимый Окунев…
В «совершенно ясном» деле судьи не хотят оставить ни одной сомнительной детали, каждое показание, каждое звено цепи доказательств они подвергают критическому анализу. И в каких-то звеньях цепь уже не кажется столь прочной.
В самом деле. От клуба ватага ребят бежит за Ивановым по единственной в этом месте тропке. Колов стоит у клуба. Потом бежит с ножом в руках, обгоняет ребят, убивает Иванова, возвращается и встречает ватагу, которая уже идет обратно. И ребята не видели, как он дважды пробежал мимо них!
Сомнительно? Безусловно. Суд устанавливает, что признание Колова появилось после очной ставки, во время которой Малинин задал «выразительный» вопрос: «Скажи, кто нанес обе раны?» И Колов вдруг изменил показания: «Оба удара нанес я».
На суде были зачитаны выдержки из писем, которые Колов писал родным и знакомым и которые, по мнению следствия, подтверждали его вину. Но вину ли они доказывали? — сомневаются судьи.
Из письма брату: «Витька, ведь ты меня знаешь, что я для друга ничего не пожалею. Ты пишешь, что я дурак. Но иначе я поступить не мог. Жребий пал на меня».
Из письма другу: «Юрка, мне все это надоело. Дурак, дурак, дурак — только и слышу. Юрка, что бы ни было, я буду стоять на своем. Передай это матери… Пусть она не тратится… Она, мать, поймет, иначе я поступить не мог».
Из письма девушке: «Таня, ты просишь, чтобы я написал всю правду. Но этого писать нельзя… За себя я не боюсь, но не хочу, чтобы моим друзьям было хуже, чем мне. Ведь все произошло из-за меня, поэтому я считаю, что самый большой срок должен получить я. Попробуй понять сама…»
Нет, утверждать, что эти строки доказывают вину Колова, по меньшей мере опрометчиво.
Суд с обостренным вниманием слушает показания подсудимых.
Продолжается допрос Колова.
— Вы настаиваете, — спрашивает адвокат, — что нанесли удар третьим сапожным ножом, а не одним из тех двух, что приобщены к делу? (У отца Колова было три ножа.)
— Настаиваю.
— И выбросили нож в пруд?
— Да.
— Я прошу, — обращается адвокат к судьям, — прервать допрос и пригласить свидетельницу Колову.
Вошла мать, вынула нож и рассказала, что задолго до происшествия третий отцовский нож, которым, как утверждает Колов, он нанес удар, взяла старшая замужняя дочь и оставила его у себя. Теперь «брошенный в пруд» нож на столе судей.
— Что вы скажете, подсудимый?
— Я обманул и следователя, и суд. Нож я не выбрасывал. Я взял у отца один из двух, а потом положил на место.
Следует вопрос к экспертам.
— Могут ли предъявленные суду ножи оставить такой след?
— Нет. Категорически утверждаем — не могут.
— Колов утверждает, что во время сеанса держал оба ножа в руках. Ножи открыты. Я прошу обследовать одежду, — заявляет ходатайство прокурор.
Одежду обследуют — никаких следов. Однако ножи, хоть и без футляров, не обязательно должны были повредить ткань. Это еще не доказательство того, что ножей не было. Но теперь уже не только защита, а и обвинение склоняется к мысли, что не все просто в этом деле. Защита, а потом даже обвинение посеяли сомнение у судей в виновности Колова. Но сомнения, хотя они и толкуются в советском правосудии в пользу обвиняемого, весьма слабые аргументы для того, чтобы сказать безусловно: «Этот человек невиновен». И тогда в зале суда ставится эксперимент.
В зал ввели юношу двухметрового роста. Эксперты изготовили макеты ножей и предложили Колову показать, как, из какого положения и куда наносил он удары.
Подсудимый, маленький, подошел к высокому парню и неумело ткнул «ножами» в оба бока. Потом еще и еще… Нет, каналы ранений расположены так, что Колов не мог нанести ни одной из двух ран — таков вывод экспертов.
Государственный обвинитель начал свою речь с того, что отказался от обвинения Колова в убийстве.
— Мне придется, — заявил адвокат, — в этом процессе опровергать показания своего подзащитного. Я буду просить вас не верить показаниям человека, которого защищаю…
Приговор звучал так:
«Поскольку признание Коловым своей вины в убийстве Иванова не подтверждено имеющимися по делу доказательствами, то это признание в силу ст. 77 УПК РСФСР не может быть положено в основу обвинения. При таких обстоятельствах Колов по обвинению в убийстве Иванова подлежит оправданию за недоказанностью участия в совершении этого преступления… Настоящий приговор обжалованию не подлежит и вступает в законную силу с момента оглашения».
