И в этой связи рискну предложить читателям такую задачу. Хороший, открытый парень — он работал шофером — превысил однажды скорость и сбил человека. Насмерть… Другой парень подал заявление в суд с просьбой решить его имущественное дело. А судился он с родной матерью.
Скажите, кто вам более симпатичен? Наверное, многие искренне посочувствуют шоферу. И вряд ли порядочный человек подаст руку «истцу» в тяжбе с родительницей.
Но заметьте: первого суд приговорил к лишению свободы, тот же суд удовлетворил имущественные претензии второго.
Мне, откровенно, не нравится второе решение. Я сожалею по поводу первого. Увы, это мое частное мнение. В обоих случаях суд поступил правильно, потому что выносил свой приговор и свое решение в соответствии с законом, писанным законом, разделенным на статьи, параграфы и буквы. А правильным судебное решение может быть в одном лишь случае, если оно соответствует каждой статье, каждому параграфу, каждой букве. Но как же трудно бывает принимать такое решение!
Перед судьями проходят разные люди, симпатичные и антипатичные, открытые и подозрительные. Закон требует, чтобы судьи выносили свои приговоры или определения, учитывая и личность того, кто стоит перед ними. И все-таки «первее» всех эмоций, всех симпатий и антипатий, любых анкетных данных закон ставит истину.
Закон вобрал в себя разум, совесть общества и отразил его добрую волю. В нем нашли отражение идеи партии, нормы нашей морали. На строжайшем соблюдении государственных установлений зиждется общественный порядок. Поэтому педантичное, я бы не побоялся повторить, святое отношение к закону должно быть, нет, не доблестью, а непреложной нормой, внутренним категорическим императивом для служителей правосудия. И поэтому, действуя в строгом соответствии с законом, суд оберегает моральные устои нашего общества. Не стоит упрекать суд в формализме и бесстрастности, когда он действует строго по закону. Напротив, если судьи поддадутся симпатиям и антипатиям — личным или общественным, — в этом случае они заслужат упреки. Да, в суде люди, наши советские люди. Тем не менее суд — это не собрание и не митинг. В суде действуют свои бескомпромиссные, в какой-то степени даже их можно назвать формальными, правила. Но это не формализм. Закон требует, чтобы судьи, вынося приговор, учитывали наряду с обстоятельствами дела и личность подсудимого. И все же они не вправе осудить человека за то, в чем он неповинен, на том лишь основании, что он в прошлом судим или развелся с женой, имеет дурной характер и вообще судьям не нравится.
С беззаконием нельзя бороться вопреки закону, преступность искоренять произволом. Если закон не соответствует воле общества, оно вправе его изменить через свои законодательные органы; пока закон действует, он должен действовать бескомпромиссно.
Но тогда получается, возразят, что нормы нравственные и правовые противоречат друг другу? Почему-то обычно на этот прямой вопрос стараются не отвечать, а надо прямо сказать: не противоречат, но и не всегда совпадают. Нельзя противопоставлять советский закон морали советского общества. Закон воплощает в себе и мою, и вашу, и многих других людей совесть. Он в конечном итоге отстаивает наши с вами интересы, хотя в каких-то случаях отдельным людям может и не нравиться. Но интересы общества — высшие интересы прежде всего. Они и предъявляют к закону такие требования.
Но, вправе возразить читатель, вы сами только что говорили насчет того, что в законе концентрируется мораль нашего общества. Какая же тут мораль? Карать хорошего человека (шофера), который, скорее, в беду попал, нежели преступление совершил, и защищать аморального типа (сына, что судится с матерью)? Вы говорите, что право есть возведенная в закон воля господствующего класса, в наших условиях воля всего народа, что моральные принципы лежат в основе нашего права. И все эти параграфы и буквочки, выходит, сводят на нет высокие слова? Но тогда это сплошной формализм…
Что ж, возможно, это тот редкий случай, когда надо защищать формализм, кажущийся формализм, если уж быть до конца точным.
Да, в известной степени закон формален, ибо всякое право, как писал В. И. Ленин, является применением «одинакового масштаба к различным людям». Допустим, человек очень испорченный, предельно развращенный, имеющий в биографии много самых темных пятен, совершает на сей раз незначительное преступление. Судьи могут со всей антипатией относиться к стоящему перед ними, считать его опасным для общества — это их личное дело. Закон позволяет им подвергнуть наказанию человека лишь за те деяния, которые он совершил, и лишь за те, которые названы в уголовном кодексе. Еще более бесстрастно действует суд, решая гражданские дела. Гражданский кодекс еще более бесстрастен, Поэтому неприятные нам люди получают наследства. Но если на минуту допустить иное — значит допустить произвол. Ни под каким видом и ни по каким соображениям общественного блага судьи не имеют права перейти предел, очерченный законом, усилить наказание, ибо «полезная несправедливость» преступна сама по себе.
Иными словами, суд должен быть предельно точным в применении закона, что бы он по поводу самого закона ни думал. Правосознание помогает судьям правильно понять тот закон, который они применяют, уяснить его смысл, но оно не дает права вкладывать в закон другой смысл, по-своему толковать и «улучшать» правовую норму.
Истина эта не нова, особенно для юристов. Я ее высказал не с той целью, чтобы повторять и поучать, а лишь потому, что ее, пусть без злого умысла (подсудимому или ответчику причины неважны), даже из самых добрых побуждений, все же иногда игнорируют. В суде драмы и трагедии ставит не режиссер, а сама жизнь. И конфликты решают не безгрешные авторы, а люди, сотканные не из металлических деталей, а из нервных тканей, имеющие разные сердца, неодинаковые характеры, темпераменты и т. д.
Ну кто же из нас усомнится в том, что служение обществу и государству — высший долг советского человека? Что нам, построившим первое в мире государство свободного труда, где благо человека — альфа и омега бытия, нет ничего дороже общественных интересов? Ценность человеческой личности утверждает наша мораль, закрепляет наше право. Поэтому вслед за выдающимся криминалистом XVIII века Чезаре Беккариа мы повторяем: «Нет ничего опаснее принципа придерживаться общего духа закона и пренебрегать его буквой». И все же один из вечных вопросов, что же раньше спасать при пожаре: мертвую картину Рембрандта или живую кошку — в каждом конкретном случае решать очень нелегко.
Естественно, столь обнаженно, выпукло и категорично перед юристами этот вопрос не ставится. Но от этого существо дела не меняется. Все равно скальпель судебного исследования рано или поздно обнажит проблему — и тогда придется совершенно определенно сказать: буква закона или все иное, что ему противостоит. И ответ этот становится пробным камнем для служителей Фемиды.
В море житейском вздымаются не только «девятые валы» трагедий, в нем волнуется и зыбь повседневности. И судьям часто приходится определять, правильно ли уволили с работы Марию Петровну, виноват ли Иван Иванович в мелком хищении и какая доля наследства приходится Петру Сидоровичу. К сожалению, внешняя незначительность конфликта порой рождает небрежность и, что еще хуже, безразличие к людским судьбам. Так, холодный, формальный, разбитый на буквочки закон либо согревает людей справедливостью, либо замораживает души неправотой…
Ту общеизвестную истину, что люди в большинстве своем не ангелы, но отнюдь и не злодеи, еще раз убедительно доказывает семья Шумилиных.
Глава ее, Николай Семенович, участвовал в гражданской войне, в финской, партизанил в Великую Отечественную. В свое время женился на вдове погибшего брата с четырьмя детьми, да еще двое своих сыновей родилось. Работал Николай Семенович сторожем. Но сказать, что честно исполнял свою скромную должность, не могу. Судили в свое время старика: украл несколько банок варенья.
Два сына с ним живут. Егор и Иван. Об Иване в Истре услышишь только хорошее: демобилизованный офицер, учительствует, пример для многих. Егор же женился, не разведясь с первой супругой, — судили. Лошадь по его вине погибла — снова суд.
Как видите, примерной эту семью не назовешь. Если все суммировать и посчитать, минусов даже может оказаться больше.
— Только при чем тут жилплощадь? При чем индивидуальное домостроение, принадлежащее, вернее принадлежавшее этой семье? — такие вопросы я задавал прокурору Истринского района Антонине Ивановне Николаевой.
— Видите ли, — ответила Антонина Ивановна, — семья эта не очень… на высоте. Подозрительная какая-то семья.
— Что ж в ней подозрительного?
— Иван — тот, видать, человек хороший. А вот Егор… И жен все время меняет, и судили его.
