Кони-мемуарист не ограничивался обычно личными впечатлениями; он внимательно изучал творчество того или иного лица, читал воспоминания о нем современников. Поэтому-то рассказ о какой-либо встрече под его пером нередко перерастал в литературно-критическую статью, в которой общая характеристика писателя или общественного деятеля оживлялась, «подтверждалась» воспоминанием. За живым рассказом вставал облик современника.
Не все портреты, нарисованные А. Ф. Кони, равноценны. В созданной им обширной галерее характеристик далеко не все лица заслуживают тех теплых и проникновенных слов, которыми они обрисованы. Многих из них, в особенности это касается государственных и судебных деятелей, он незаслуженно восхваляет, а роль других преувеличивает [9]. Однако подавляющее большинство его воспоминаний остается образцом мемуарного жанра.
Обладая редким даром рассказчика, А. Ф. Кони по существу стер грань между художественным очерком и документальным воспоминанием. Его «Житейские встречи», например, написанные с какой-то особенной непринужденностью, безукоризненно точным и чистым русским языком, вполне могут быть названы новеллами.
Главное, что объединяет все написанное А. Ф. Кони и что особенно сильно проявилось в его мемуарах, — это моральная проповедь. В этом смысле он был сыном воспитавшей его эпохи, «эпохи реформ», с ее либеральными иллюзиями и надеждами на возможность гуманных законов в монархической России, с ее обостренным интересом к проблеме человеческой совести и справедливого «совестливого суда». «Право и нравственность не суть чуждые или противоположные одно другому понятия. В сущности источник у них общий, и действительная их разность должна состоять, главным образом, в принудительной обязательности права в сравнении с свободною осуществимостью нравственности. Отсюда связь правовых воззрений с нравственными идеалами. Чем она теснее, тем больше обеспечено разумное развитие общества», — писал Кони в статье «Нравственный облик Пушкина»
На рубеже двух веков, когда в полной мере развернулась литературная деятельность А. Ф. Кони, он считал очень важным обратиться «к молодому поколению с руководительным словом». В своих публичных выступлениях, говоря об ученых или писателях, вспоминая тех, кто оказал большое воздействие на людей его поколения, он не уставал ратовать за моральную правду, которую отстаивал и в суде. Анатолий Федорович часто выступал публично во славу «доблестных деяний и подвигов», «разбирал житейскую правду».
Отсюда огромный интерес А. Ф. Кони к людям, жизнь и деятельность которых может служить нравственным примером. Он всегда с теплотой и благодарностью вспоминал
0 великих и безвестных людях, открывших перед ним «красоту человеческой совести». Особенно высоко он ценил Л. Толстого и скромного труженика доктора Гааза. И характерно, что в Л. Толстом Кони привлекали не выводы моральной проповеди писателя; он интересовал его «как живой выразитель волнующих ум и сердце дум, как нравственный судья движений человеческой мысли и совести, относительно которого почти наверное у каждого, вошедшего с ним в общение, в минуты колебаний, когда грозит кругом облепить житейская грязь, настойчиво и спасительно встает в душе вопрос: «А что скажет на это Лев Николаевич? а как он к этому отнесется?».
Проповедь Кони не превратилась в отвлеченное поучение, потому что провозглашаемые им моральные принципы оказались' неразрывно связанными с его общественной деятельностью, служением родине, народу. «Характер, как бы его ни определять, — писал А. Ф. Кони в статье «Н. И. Пирогов и школа жизни», — выражается в сущности в переходе мысли, явившейся результатом внешних впечатлений и вызываемых ими ощущений, и внутренней работы сознания — в волю, т. е. в осуществление этой
мысли в том или другом действии, решении, поступке» Такие образцовые поступки содержала, в его глазах, деятельность самых различных людей: Пирогова и Гааза, Стасюлевича и Грота, много сделавших для народного просвещения и медицины.
Не менее великим нравственным подвигом была для него деятельность русских писателей, рисовавших в своих произведениях мрачные картины жизни и вызывавших любовь к простому человеку. Вот почему в воспоминаниях о Тургеневе он ставил перед собой цель не только изобразить писателя, каким он запечатлелся в его памяти, но и рассказать о нем как о человеке, работавшем на пользу родине [10]. Высоко ценя Некрасова за его «сочувствие к простому русскому человеку и веру в жизненность его духовных сил», А. Ф. Кони писал в первые годы Октября: «Быть может, недалеко уже то время, когда Некрасов станет вполне и непререкаемо народным поэтом и песенка его зазвучит над Волгой, над Окой, над Камой»[11]. Личность и творчество, личность и деяние, слово писателя и общественное значение его произведений — вот что было главным для А. Ф. Кони в наследии русской литературы XIX века.
Это огромное и великое наследие, которое для него все еще было живой историей, он стремился сделать столь же живой для широких масс, с которыми почти ежедневно встречался в первые годы после революции и в будущее которых верил. Трудно переоценить его вклад в приобщение народа к русской культуре. Его моральная проповедь, несмотря на либерализм ее автора, и до сих пор остается высокогуманной проповедью справедливости.
Статьи и воспоминания А. Ф. Кони неотделимы от его юридических интересов и деятельности. И не только потому, что они порой написаны с профессиональной, «юридической» точки зрения. К такого рода статьям относится, например, его выступление по поводу «Живого трупа» Л. Толстого («По поводу драматических произведений Толстого»), пьесы, как известно, опубликованной после смерти писателя и вызвавшей многочисленные и противоречивые отклики в печати. Кони видел задачу юриста в том, чтобы «исследовать преступное деяние не как внешний факт только, но и как душевное проявление». Юрист, по твердому убеждению А. Ф. Кони, не должен в своих суждениях быть ограничен лишь слепым исполнением законов; он должен изучить внутреннее развитие преступления, «судить по совести». Отсюда огромный интерес А. Ф. Кони к художественному творчеству, и в особенности к таким произведениям, в которых говорится о психологии преступника, об отношении народа к суду, каторге и законам, к анализу темных сторон русской действительности и фактов, приведших к преступлению. Здесь литература может оказаться весьма полезной вдумчивому юристу. По рассказам Горбунова Кони восстанавливал, например, систему народного правосозерцания, над которым нельзя не задуматься; книга Чехова о Сахалине интересовала его как редкое по силе убедительности доказательство негуманности мер наказания, в которых не учитывается человеческая индивидуальность и суровость которых явно не соответствует задачам человеколюбивого суда. Особенно привлекало А. Ф. Кони в этой связи творчество Достоевского. В 1881 году на годовом собрании Петербургского юридического общества при университете он выступил со специальной речью о только что умершем писателе, доказывая его «великую заслугу перед русским судебным делом и перед русскими юристами». Анатолий Федорович говорил: «Слово о великом художнике, который умел властно и глубоко затрагивать затаенные и нередко подолгу молчаливые струны сердца, — не может быть неуместным в среде деятелей, посвятивших себя изучению норм, отражающих в себе душевную потребность людей в справедливости и искание наилучшего ее осуществления… Те темы, которые мы разрабатываем за последнее время, те вопросы, о которых говорят некоторые из нас перед вами, служили бы лучшим опровержением противоположного взгляда, если бы он мог найти себе место между нами…» [12].
Такое отношение к художественным произведениям позволяло А. Ф. Кони тонко и подчас с неожиданной стороны раскрывать их содержание, обеспечивало его статьям и выступлениям долгую жизнь. Речь о Достоевском или большое исследование о Горбунове (оно неоднократно перепечатывалось в качестве вступительной статьи к собранию сочинений писателя) нисколько не потеряли своего научного значения и читательского интереса и в наши дни.
Литературно-юридическая деятельность А. Ф. Кони не была случайным явлением. В ней, может быть, лишь наиболее ярко и непосредственно отразилось весьма характерное и закономерное для второй половины XIX века «переплетение» юридических интересов с «психологическими». Новый суд настоятельно требовал от передовых русских юристов изучения психологии преступника и даже психологии русского человека семидесятых — девяностых годов. Анализируя эту психологию, они нередко обращались к художественным произведениям: литература той поры давала богатый материал для размышлений. Так, судебные деятели, подобно А. Ф. Кони, становились профессиональными литераторами. К. Арсеньев, В. Спасович, С. Андреевский, А. Урусов были не только талантливыми адвокатами, но и известными в свое время литературными критиками. Помимо этого, гласность суда, позволившая всей русской читающей публике следить за драматическими судьбами обездоленных русских людей, видимое равенство прав сторон в процессе и довольно многочисленные оправдательные приговоры присяжных, создававшие иллюзию возможности «совестливого» и справедливого суда, — * все это повлекло за собой огромный интерес (и особенно — писателей) к судебной практике (достаточно назвать хотя бы имена Ф. Достоевского и Л. Толстого).
