Я заканчиваю обвинение. Задачи правосудия бывают иногда весьма сложны и трудны. Но если настоящее дело представляется задачею, то, по моему мнению, задачею весьма разрешимою. Во всякой математической задаче представляется обыкновенно ряд внешних условий, из сопоставления которых надо вывести условия внутренние, соединяющие причинною связью все внешние условия, задачею поставленные. Простое механическое сопоставление внешних условий, без соображения с внутренним причинным, никогда не приведет к разрешению задачи. Прошу вас воспользоваться таким приемом анализа. Если вы будете пытаться разрешить те основания, которыми руководствовались Фейгин, Овсянников и Кокорев в сделке, если вы будете пытаться приложить к их расчетам общежитейские взгляды на добрую гражданскую сделку, то труд ваш будет напрасен. Представьте себе всю эту сделку в смысле погони за наживой на счет солдатского пайка — дело совершенно выяснится. Если вы допустите, что ложь в бухгалтерии Морозова объяснима небрежностью, то вы зададите себе вопрос, каким образом небрежность в счетах систематически вела к прибыли в карман Овсянникова? Если вы отнесете распоряжения Левтеева к небрежности, беспорядочности, то вместе с тем натолкнетесь на вопрос, почему по мере того, как на мельнице возрастал мусор, Овсянников увеличивал Левтееву жалованье? Если вы будете пытаться объяснить себе пожар случайностью, вы встретитесь с двумя огнями в двух противоположных концах здания, не имеющих никакого один с другим сообщения. Попробуйте приложить поджог к объяснению причин пожара — все внешние условия сами сложатся в непрерывную цепь причин с последствиями. Я понимаю, что задача ваша гораздо труднее той задачи, которая лежит на сторонах: это такого рода дело, в котором стороны не имеют возможности заявлять о своих правах на доверие к их убеждению.
Вы судите тяжкое преступление. Но когда мы судим об относительной тяжести преступления, то необходимо иметь в виду самое свойство преступного намерения подсудимого. Я нахожу, что настоящее преступление с точки зрения подсудимых Овсянникова и Левтеева не представляется вовсе в такой степени тяжким, каким оно представляется с точки зрения общественного интереса. Что такое поджег подсудимый Овсянников? Он поджег мельницу, но предлагает ее выстроить вновь со всевозможными усовершенствованиями. Защита указывает вам на то, что в мельнице жил брат жены Овсянникова; мне кажется, она с большим правом могла бы указать на то, что брат жены Овсянникова мерзнул от холода вследствие распоряжений Левтеева. Поджог не был сопряжен с посягательством на безопасность людей, проживающих на мельнице. Поджигатель знал, где огонь начнется, откуда и куда огонь пойдет; он знал, что в жилые помещения огонь не проникнет ранее, чем люди не спасутся; имущество же их невелико.
Если преступление это сопряжено с вредом казенному интересу, так как мельница устроена была для солдата, для воспособления его скудному пайку, то эта точка зрения непонятна Овсянникову, и лучшим ручательством того служит приказ военного министерства, в силу которого он был уже отстранен от участия в подрядах. Правительству весьма трудно проводить хорошие стремления через низшие органы и предупреждать их неподкупность. Но оно могло надеяться, что человек, гордящийся своими пожертвованиями, не приложит руки к подкупу. Оно могло надеяться, что коммерческий военный агент будет солидарен с общественными интересами дела.
За мною будут следовать речи гражданских истцов, но главного потерпевшего здесь нет. Он даже и не знает, что его скудный паек может служить средством к эксплуатации для миллионера. Этого потерпевшего вы не забудете!
Гражданский истец Кокорев начал свою речь торжественным обращением к присяжным: «К вам, господа присяжные заседатели, как представителям земской совести, принявшим на себя священную обязанность взвесить и оценить неизведанные побуждения, обращаю мое слово» и заявил, что даже теперь, по окончании следственного процесса, когда выяснились все обстоятельства пожара, он устраняет себя от обвинения. Он имеет в виду лишь свой гражданский иск. Все цифры расчета, выяснившиеся на суде, подтверждены Овсянниковым. Возобновляя в памяти все совершившееся на судебном следствии, по его мнению, нельзя усомниться в том, что пожар мельницы произошел от поджога. Главные причины раскрыты достаточно. Ему, гражданскому истцу, показалось важным показание одного из свидетелей о нахождении маленькой дочери Рудометова в швейцарской, перенесенной туда предварительно чьей-то заботливой рукой. Второе обстоятельство, также довольно подозрительное — это камердинер, будивший Овсянникова, подвергнувшийся во время следствия сумасшествию и ныне находящийся в доме умалишенных,— а также и другие причины приводят его к убеждению, что поджог совершен Овсянниковым.
Защитник Овсянникова присяжный поверенный Потехин предупредил присяжных, что постарается не утомить их «цветистыми фразами, что не поведет их на огнедышащие горы, не будет строить мостов на одних серединных арках, без береговых уставов», а будет говорить об одном лишь деле. «Подсудимых трое,— продолжал он.— Все они обвиняются только в поджоге и ни в чем больше. Прошу вас, гг. присяжные, очистить это дело от всех излишних наростов и утолщений, наложенных обвинителями. Все трое подсудимых связаны между собою крепкой связью. Выделив одного, обвинение падает; не выскочит один подсудимый — все должны остаться; выскочит один — стена разрушится, и они все свободны. Товарищ прокурора обвинял Рудометова так слабо, что казалось, он выпрашивал его». Все дело распадается на две части: достаточно ли удостоверен факт поджога и доказано ли, что поджог совершен именно Овсянниковым. Предоставляя на первый вопрос ответить своим товарищам по защите, защитник в своей речи прежде всего старался разъяснить вопрос, действительно ли Овсянников умыслил поджог? Тут главным образом представляется, имел ли Овсянников выгоду для поджога? Для исчислений всякой выгоды, по мнению защитника, существует два приема: один — a priori прием бюджетный, другой прием исчисления выгод на основании достигнутых результатов. При всяком бюджетном исчислении требуется, чтобы цифра прихода сходилась с цифрою расхода. Обвинение в своих расчетах совершенно упустило из вида расходы, требуемые на превращение ржи в муку. Ведь и на низовьях за перемол надо платить. Второе предположение, будто бы Овсянникову было несравненно выгоднее ставить муку, чем рожь, неверно, так как по документам, представленным обвинением, видно, что цена на муку на приволжских пристанях всегда была выше ржи. Кроме того, выгоду в поставке муки вместо ржи усматривают в возникающей вследствие того упрощенной отчетности. Это неверно. Но главное обвинение сводится к тому, что Овсянников хотел овладеть долгосрочным подрядом. Все это обвинение построено на таком силлогизме: Овсянникову выгоден пожар мельницы — следовательно, он и сжег ее. Но подобная улика имеет такое же значение, как если бы подрядчика, взявшего на себя ремонт по железной дороге, привлекли бы к уголовной ответственности в случае крушения поезда на том-де основании, что ему, подрядчику, придется сделать новые оси, рессоры и т. д. Словом, ему выгодно крушение, ergo — он его и вызвал. Делая такие предположения, можно дойти до абсурда. Соглашаясь с тем, что контракт этот выгоден, защитник напоминает присяжным установленный судебным следствием факт, что долгосрочный подряд без мельницы не мыслим. «Возможно ли допустить, чтобы Овсянников, стремясь к долгосрочному подряду, собственными руками разрушал мельницу и тем парализовал выполнение заветной идеи?» Свидетелям Пелю и Гутману доверять нельзя: факт, что котлы требовали починки, удостоверен. К числу улик относится также пропажа из интендантства страховых квитанций, но каких квитанций, никто не объяснил. Обвинение указывало также, что хлеб не был, вопреки обязательству, застрахованным в деревянных магазинах, но не доказано, были ли вообще продукты в магазинах. Говорят, что, кроме выгоды, поджог мельницы ничего не мог принести, а сгоревшие 15 тысяч кулей муки причисляют к пожертвованиям. Но нельзя, в самом деле, пожертвование считать выгодой. Вообще, определяемые барыши Овсянникова утолщаются, убытки сокращаются донельзя или устраняются вовсе. Впрочем, обвинение назвало экспертизу Зибера плохою. Промах его уже чересчур был очевиден: почтенный эксперт по бухгалтерии ошибся только на 60 тысяч рублей выгод. Защитник, далее, доказывал несостоятельность улик, будто бы Овсянников стремился получить нравственную выгоду от поджога мельницы, что, уничтожая ее, он желал будто бы отомстить Кокореву. Заключая свою речь, защитник выразил присяжным свою уверенность, что у них хватит гражданского мужества очистить настоящее дело от всех наростов. «Прошу вас,— сказал он,— не судите моего клиента как купца, как человека с общественной деятельностью, как семьянина, не за его характер, не за его отношение к семье, а как преступника только по тому вопросу, совершил он поджог или не совершил его?»
