не с законностью в империи.
Так или иначе, исследования крестьянского общества — мусульманского или нет — уже на протяжении десятилетий сталкиваются с проблемой источников. Крестьяне, ремесленники и простые горожане часто были неграмотны и редко садились за стол, чтобы записать свои мысли или описать поступки. Дэвид Сэйбиэн, историк Европы раннего Нового времени, так сформулировал эту проблему: «Какие бы источники ни существовали для изучения крестьянской культуры, они так или иначе связаны с теми людьми, которые в определенной степени господствовали над крестьянами» 1162. Действительно, в предыдущих главах уже отмечалось, что судебные документы отражали скорее язык юристов, чем язык местного населения. Однако эта проблема не заставила исследователей крестьянского общества пренебречь государственными документами. В частности, в исследованиях отношений между государством и обществом использование подобных источников необходимо. В то время как трудно, а зачастую и невозможно установить, что именно думало сельское население, возможно зафиксировать то, что оно делало. Именно это и является целью данной книги.
Прошения, пословицы и деревенские истории, записанные священнослужителями и этнографами, как источники для проведения исторического анализа имеют свои преимущества и недостатки 1163. В частности, использование петиций, направленных в государственные учреждения, в том числе судебные, вызывает много критики, поскольку правдивость доводов, приведенных в этих документах, зачастую вызывает сомнение 1164. Такие замечания, безусловно, справедливы. Прошения едва ли являются подтверждением того, что мусульманские общины рассматривали государство как блюстителя их веры. Скорее, эти документы показывают, что новые суды и другие государственные институты использовались как возможные пути для достижения желаемого результата. Здесь я расхожусь с Александром Моррисоном, который настаивает на том, что такие источники не содержат никаких доказательств того, что люди рассматривали государство в качестве арбитра 1165. На мой взгляд, и петиции, и иски свидетельствуют об осведомленности о существующих правовых возможностях и стремлении изучить и использовать их. Вероятно, к официальным процедурам не было ни доверия, ни особого уважения, но это не главное. Люди все равно использовали и (частично) приспосабливали их для решения своих задач. И поскольку одна из ключевых функций судов — определять, интерпретировать и разрешать повседневные проблемы на языке господствующей в обществе группы, этот правовой опыт не мог не затронуть участников и наблюдателей судебных процессов 1166.
В этой книге сделана попытка предложить наиболее подходящий набор источников для обсуждения пореформенной судебной системы на двух промежуточных территориях Российской империи. Благодаря акценту на правовой реформе и ее имплементации, с одной стороны, и на регулировании территориального и культурного разнообразия империи, с другой, в книге предложен новый взгляд на взаимодействие государства и общества. Включение имперской составляющей в анализ российской правовой системы позволило лучше понять причины правовых изменений, а также их значение и пределы. В итоге история неравномерного и неполного развития правовой унификации и взаимодействия правовых культур — это одновременно и история различных концепций и программ имперской рационализации и экспансии. Региональный фокус помог изучить реализацию реформы на практике, возникавшие со временем трудности и усовершенствования, а также восприятие реформы на местах.
В то же время добавление правового аспекта к обсуждению имперской власти сделало более ощутимой ее неоднозначность: постоянное стремление юристов к большей инклюзивности и справедливости в сочетании с продолжающейся дискриминацией, сопротивлением со стороны местной администрации и нехваткой ресурсов. Кроме того, здесь проявились пространственные и временные различия. В целом инклюзивный подход, применявшийся в Крыму и Казани, а также на других промежуточных территориях, контрастировал с продолжающейся сегрегацией на протяжении значительной части западной границы империи, большей части Сибири, Центральной Азии и части Кавказа.
В результате проведенного исследования были выявлены как преемственность, так и изменения. В первой главе рассмотрено усиление дискриминации на некоторых территориях и ее применение в отношении отдельных групп, начиная с конца 1870‐х годов (при этом обсуждение велось в более широких временных рамках). Во второй главе показано, как в представлениях имперского общества Казань и Крым следовали по разным траекториям. В главе, посвященной распространению судов в Крыму и Казани, подчеркивается растущая политизация публичной сферы, особенно в приволжских городах, и постепенная институционализация юридических обществ в условиях, когда государство продолжало проводить непоследовательную политику, сочетавшую единичные репрессии с большей открытостью и инклюзивностью. В ней также документально зафиксировано совершенствование судебной системы путем проб и ошибок.
Четвертая глава не только подчеркнула растущее внимание к скромности и равенству, но и сохраняющийся акцент на власти и самодержавии. Пятая и шестая главы проиллюстрировали преемственность и изменения в некоторых областях: новые механизмы предъявления исков против полиции и других представителей правоохранительных органов продолжали действовать и использоваться вплоть до начала XX века; изменения в системе управления привели к все более заметной роли государства в сельской местности; земельные споры в большом количестве стали рассматриваться в окружных судах, по крайней мере в Крыму; растущая нехватка земли, крайняя бедность, геополитические и культурные опасения привели к эмиграции, периодическим вспышкам сопротивления и (по большей части) ненасильственному протесту. Наконец, в последней главе было показано противостояние между новым поколением юристов и управленцами старой формации. В этой главе, наряду с описанием широких правовых возможностей, которыми пользовались крестьяне в эпоху реформ, также указывается на сохраняющиеся иерархии и непоследовательность в реформировании институтов. Преобразования по-прежнему оставались частичными и вызывали разногласия.
В продолжении данного заключения обсуждение будет сосредоточено на ключевых темах этой книги: сосуществование и противоречия между либерализацией и сохраняющимся самодержавием, которые также проявлялись в виде множественности правовых культур и конкурирующих пониманий правопорядка; противоречия между большим равенством и интеграцией меньшинств, с одной стороны, и сохраняющимся контролем и дискриминацией, с другой; а также способы, с помощью которых правовая деятельность на местном уровне позволяет выявить многочисленные уровни взаимодействия между отдельными людьми, селами и государственными органами.
Вплоть до конца имперского правления царская Россия оставалась не только чем-то средним между все более унифицированным национальным государством и династической, мультикультурной империей, но была одновременно либерализирующимся и неизменно авторитарным образованием. Репрессии и либерализация сосуществовали, иногда непросто, а порой и довольно успешно. Законность стала ключевой темой, причем не только среди юристов: споры все чаще решались в соответствии с законом, а участие населения в местном управлении и отправлении правосудия заставило государство стать более открытым, пусть лишь в некоторой степени. Хотя народные массы так и не завершили свой путь от подданных к гражданам в период имперского правления, они существенно продвинулись в этом направлении. Репрессии оставались характерными только для некоторых территорий, периодов и групп людей и поэтому носили эпизодический и неравномерный характер. Ни после неудачного покушения на
