взяточничество оставалось проблемой и разрушало идеал справедливых и беспристрастных институтов.
Тем не менее протоколы многих гражданских и уголовных дел, как в Симферополе, так и в Казани, свидетельствуют о том, что юристы скрупулезно обсуждали рассматриваемые дела с учетом существующих законов и правовых принципов, сравнивали и оценивали различные правовые интерпретации, прежде чем прийти к обоснованному и тщательно аргументированному решению. Обвинительные заключения или решения о снятии обвинений объяснялись так же подробно, как и решения по имущественным и договорным спорам. Люди с большими финансовыми ресурсами или большими юридическими знаниями имели преимущество, поскольку могли оплатить услуги более компетентных адвокатов и знали, какие документы необходимо подготовить и как себя вести. Однако, как правило, люди выигрывали или проигрывали дела не из‐за своего социального положения, религии или этнической принадлежности. В тех случаях, когда дворяне выигрывали у крестьян или русские у татар, в документах даются подробные юридические объяснения, почему так произошло, и эти объяснения, как правило, имеют именно правовой смысл. То, как прокуроры, адвокаты и судьи решали юридические вопросы в сотнях дел, безусловно, говорит о том, что окружные суды серьезно относились к идеалу «правового государства» и продвигали его, насколько могли.
Пореформенная Россия была империей законности постольку, поскольку ее новая судебная система обеспечила прозрачность судопроизводства, независимое мышление юристов и трезвое отправление правосудия на основе доказательств — по крайней мере, до тех пор, пока безопасность государства не была поставлена под угрозу. Это, однако, не делает позднеимперскую Россию правовым государством в том или ином смысле. Хотя не существует единого определения «верховенства права» и существует более полудюжины различных индексов, предлагающих различные критерии для его определения, Российская империя не получила бы высоких оценок ни по одному из них 1170. Это достаточно очевидно, если учесть, что в России до 1905 года не предоставлялись даже самые элементарные гражданские права. Различие между «нормативным государством» и «прерогативным государством», разработанное Эрнстом Френкелем для нацистской Германии, может быть полезным для решения вопроса о праве в пореформенной России 1171. Ключевой аргумент Френкеля был точно резюмирован Ричардом Эвансом:
С одной стороны, было «нормативное государство», связанное правилами, процедурами, законами и конвенциями и состоящее из формальных институтов, таких как Рейхсканцелярия, министерства, местная власть и так далее, а с другой — «прерогативное государство», по сути, внеправовая система, которая черпала свою легитимность исключительно из надправовой власти лидера 1172.
Эти две сферы были чрезвычайно динамичными. В случае Германии нормативное государство, унаследованное от имперской эпохи и Веймарской республики, в первые годы существования Третьего рейха было еще прочным, поэтому прерогативное государство — в особенности военизированные формирования, находившиеся под влиянием нацистской партии, — вынуждено было действовать в обход нормативного. Тем не менее вскоре власть перешла к прерогативному государству. В России взаимодействие между этими двумя сферами было более сложным. До начала реформ законы, институты и процессуальные нормы играли свою роль, но были гораздо менее прозрачными, подотчетными и профессионализированными, а органы государственного управления осуществляли важные функции в еще несамостоятельной судебной системе. Поскольку полиция выполняла функции судебных следователей и судей, нормативное и прерогативное государства были почти неразделимы. С середины 1860‐х годов сфера права, связанная правилами и формальными процедурами, совершила решительный рывок, одним из наиболее ярких проявлений которого стали новые окружные суды. В соответствии с новым духом права в этих судах решались не только земельные споры и уголовные дела, но и дела о сопротивлении. Более того, в большинстве регионов Европейской России в рамках этого нового подхода почти не проводилось этнических или религиозных различий, что существенно отличалось от нормативного государства в нацистской Германии, доступ к которому был закрыт для тех, кто не принадлежал к Volksgemeinschaft. В громких политических процессах, таких как покушение Каракозова, прерогативное государство все еще вмешивалось в судебные дела, а после убийства царя в 1881 году суды были вынуждены уступить часть своих полномочий полиции и военному трибуналу. На протяжении всего позднеимперского периода баланс сил между двумя правовыми сферами с временными изменениями и региональными особенностями оставался неустойчивым. Периодически одна из сторон одерживала верх, но победа никогда не была окончательной.
Проблема равенства была одним из тех пунктов, по которым был достигнут существенный прогресс. Прежде чем рассмотреть этот вопрос более подробно, мы должны вспомнить, что понятие равенства ближе к понятию сходства, чем к понятию одинаковости, на что часто указывают философы права 1173. То, что люди были равны в некоторых отношениях — имели равные шансы или равное положение, — не означает, что их участи были идентичны. В пореформенную эпоху положение и шансы людей не были одинаковыми, но на значительной части европейской России они становились все более схожими. Именно в этом смысле равенство перед законом, понимаемое как равный доступ к правовой системе и равное обращение с ней, стало реальностью для беспрецедентного количества людей.
Конечно, далеко не все смогли воспользоваться этим равенством. Концепция «одного закона для всех» — наряду с ее эквивалентами в других языках, такими как idem ius omnibus или gleiches Recht für alle — носит в основном риторический характер. Правовая унификация никогда не материализовалась в глобальном масштабе, и ни одно государство никогда не применяло «равное правосудие для всех» на практике 1174. Некоторые формы неравенства сохраняются даже в современных либеральных демократиях (причем возраст является наиболее распространенной основой для неравенства) 1175. В имперской России доступ к судам для инородцев по-прежнему был ограничен. Однако в центральных районах империи это ограничение коснулось немногих, поскольку к середине XIX века данная категория уже не применялась к татарам и большинству других этноконфессиональных групп центральных регионов. Социальные, а не культурные критерии в гораздо большей степени ограничивали доступ к суду и юридической помощи: женщины, несовершеннолетние и осужденные были основными жертвами неравенства, так же как и крестьяне. Однако случай с крестьянами был более сложным. Сельское население было вынуждено обращаться в волостные суды для рассмотрения мелких правонарушений и гражданских споров небольшой денежной стоимости (что охватывало большое количество дел), в то время как те, кто входил в состав крестьянских общин (то есть большинство), не являлись самостоятельными субъектами права до начала ХX века. Однако, в отличие от судов дореформенной эпохи, новые окружные суды были открыты для всех, включая крестьян, в рамках своей юрисдикции по уголовным делам и гражданским спорам на сумму 500 рублей и более. Сельские жители участвовали в этих судах как истцы, свидетели, потерпевшие и присяжные заседатели. Таким образом, пореформенная правовая система
