заставила крестьян одновременно испытать и растущее равенство, и сохраняющееся неравенство.
То же самое можно сказать об этнических и религиозных меньшинствах. Изменение положения и влияния нерусского населения выразилось, в частности, в относительно равном доступе к судам, медицинским учреждениям и органам местного управления. В центральных районах империи окружные суды мало интересовались этническими и религиозными различиями и тем самым в определенной степени способствовали интеграции имперского общества. Фактически они стали частью все более единого правового пространства. Как в Крыму, так и в Казани представительство и участие этнорелигиозных меньшинств в окружных судах приобрели повседневный характер. Татары, чуваши, черемисы, мордва и вотяки в Волго-Камском регионе, а также караимы, армяне и греки в Крыму участвовали в первоначальном обсуждении реформы и ее проведении на местах. Они работали присяжными поверенными, судебными приставами, присяжными заседателями и членами суда (хотя социально-экономические барьеры означали, что процент занимаемых ими должностей был ниже, чем их доля в населении). Множество неофициально практикующих юристов облегчали доступ к правовой системе. Многие судебные дела, рассматриваемые в этой книге, также показывают, что татары, греки и прочие состояли на службе сотскими и десятскими, стражниками, лесными сторожами, волостными старшинами и сельскими старостами (помимо членов земских собраний и депутатов городских дум). В 1883 году епископ Никанор жаловался, что полицейский отряд из 60 человек, следивший за освящением местной церкви в Уфимской губернии, состоял исключительно из татар 1176. Довод Мейера о том, что имперское государство было склонно строить свое общение на языке религии и со своими татарскими подданными в основном «говорило на шариате», а именно через спонсируемые государством религиозные институты, не является ошибочным 1177, но он преуменьшает способность (и успех) государства говорить на языке земств, суда, полиции и многих других институтов империи. Религиозные учреждения были не единственным и не самым успешным посредником в общении с подданными.
В то же время начиная с конца 1870‐х годов татары и другие народы подвергались все более серьезному давлению, запретам и дискриминации. Хотя большинство из этих мер носили социальный характер (а значит, затрагивали и малоимущих русских), татары, чуваши, армяне и другие меньшинства были недостаточно представлены среди привилегированных сословий, и в результате социально-экономические трудности ударили по ним особенно сильно. Однако некоторые ограничения носили ярко выраженный культурный характер. К ним относились квоты для присяжных заседателей и присяжных поверенных. Со временем татарам-мусульманам и другим этнорелигиозным меньшинствам также запретили занимать ответственные должности — судьи, старшины присяжных, сельского старосты и волостного головы. Но не только формальная дискриминация подрывала усилия по достижению большего равенства: неформальная дискриминация также ослабляла эти усилия. Хотя архивные документы свидетельствуют о том, что татары и другие народы часто участвовали в работе новых судов, в прессе они фигурировали гораздо реже, чем русские (разве что в качестве бунтовщиков и злодеев). Неправославные духовные лица играли в правовой системе в лучшем случае вспомогательную роль. На судебных церемониях доминирующая роль неизменно была у представителей православной церкви. Хотя окружные суды, как и считавшийся их основателем царь, часто изображались как места сплочения всех подданных, независимо от веры, только русское православие продолжало быть связанным с уголовным правом (например, через наложение церковного покаяния в качестве наказания и возможность преследования за преступления против православной веры). На главенствующую в империи религию также постоянно ссылались в зале суда посредством различных предметов, изображений, молитвенных служб и даже проповедей. Тем не менее в империи, где русское православие фактически являлось государственной религией, вряд ли могло быть иначе.
Однако татары и другие меньшинства использовали государственные институты для решения локальных споров, борьбы с преступниками и отстаивания своих прав по отношению к государству. Они рассматривали окружные суды как один из нескольких вариантов решения проблем, и суды помогали регулировать их повседневную жизнь. Действуя прагматично, отдельные лица и группы использовали суды не только тогда, когда чувствовали себя ущемленными в правах со стороны своих общин, но и в качестве ресурсов в местной борьбе за власть. Это, конечно, было далеко не новшеством. Даже в России раннего Нового времени татары могли судиться с русскими или же подвергать сомнению их звания и привилегии 1178. Таким образом, в определенном смысле период реформ укрепил и усовершенствовал существующую практику. Тем не менее представлять судебную реформу как простое изменение в масштабах было бы неточно. Охват, независимость и профессионализация судов, а также лежащие в их основе новые принципы и процедуры, изменившие саму сущность регулирования споров, полностью трансформировали прежнюю систему. Вероятно, самым ярким показателем изменений к концу 1870‐х годов стало то, что губернатор мог быть уволен за применение телесных наказаний к мятежным мусульманам, помещен под домашний арест и подвергнут суду присяжных. Дело Скарятина — намного больше чем просто глава региональной истории, и не только потому, что оно обсуждалось по всей стране, но и потому, что оно отразило ключевые элементы административно-правовых механизмов и управления нерусским населением. Если рассматривать это дело в контексте юридической практики и межэтнических отношений, то оно выявляет более масштабные тенденции в преобразованиях. Его следствием во многом стало создание автономной и профессионально подготовленной судебной системы, что было бы немыслимо в николаевскую эпоху.
Если же обратиться к дореформенным годам, то, хотя в эти годы произошли важнейшие для меньшинств изменения (в частности, интеграция многих из них в сословную структуру и введение метрических книг), они не привели к укреплению правовых процедур и институтов. Именно Великие реформы наполнили смыслом некоторые из этих ранних изменений и тем самым способствовали правовой интеграции. Новые суды были в первую очередь призваны сделать судебную систему империи более надежной и эффективной — более «современной», как выразились бы реформаторы. Современность требовала большей справедливости и инклюзивности. Сегрегация по культурному или религиозному признаку противоречила бы универсальным правовым принципам, на которых строилась реформа и ее институты, поэтому возможность правовой сегрегации никогда всерьез не обсуждалась. Хотя дела по семейному и наследственному праву по-прежнему решались отдельно для каждой конфессиональной группы, эта степень правового партикуляризма была низкой по сравнению с сегрегацией, практиковавшейся на Северном Кавказе или в Центральной Азии, не говоря уже о других странах колониального мира. В некоторых испанских и немецких колониях или в обширных колониальных владениях Франции в Северной Африке, не говоря уже о других, правовые системы для европейских колонистов и коренного населения были строго разделены.
Новые суды должны были передать новый правовой дух массам. Величественные и богато украшенные, они должны были производить на людей впечатление, учить их разнице между добром и злом и вселять в присутствующих (будь то на скамье подсудимых,
