в составе коллегии присяжных, у свидетельской трибуны или на местах для публики) чувство благоговения, долга и моральной ответственности. Безусловно, эти идеи не могли быть полностью прописаны в универсальном сценарии, они воспринимались, корректировались и переосмысливались самым непредсказуемым образом. И все же люди были вынуждены взаимодействовать с ними. Равенство и сдержанность по отношению к простым людям были одними из самых важных посланий. К ним обращались в речах и визуальных образах. Они проявлялись в одежде, поведении и протоколе, а также в правовых решениях юристов, многие из которых отражали заботу о законности и независимости гораздо больше, чем о фискальных проблемах или безопасности государства. Уверенность, с которой юристы стали обращаться с полицией и администрацией, поражает. В совокупности эти изменения способствовали разрушению устоявшейся иерархии.
То, что это разрушение не привело к полному краху, во многом связано с тем, что равенство и сдержанность уравновешивались идеями власти, порядка и должного поведения. В то время как новые суды подрывали сословные привилегии, они одновременно олицетворяли и укрепляли монархию. Как и другие публичные мероприятия, суды были площадками, на которых императорские подданные, включая меньшинства, демонстрировали свою лояльность. Таким образом, они не только демонстрировали инклюзивность, но и узаконивали традиционное династическое и самодержавное правление. Судебная власть не могла изменить неравенство прав и привилегий, вписанное в саму сущность имперского общества. Однако она могла защитить права, которые были предоставлены обездоленным сословиям, с особой бдительностью.
Расширение географии судов за пределы традиционного имперского центра считалось крайне важным. Это отражено и в подробных дискуссиях, которые разворачивались вокруг каждого окружного суда, и в поразительной скорости, с которой это расширение было реализовано. Юристы и политики признавали важность этого процесса. Для первых новая система стала символом прогресса и справедливости, а вторым она помогла укрепить власть центра на промежуточных землях. Как отмечали в разных контекстах антропологи и историки права, закон — это острие колониализма; он пишется и применяется для достижения власти и контроля 1179. Поэтому в ранее независимых, культурно различающихся регионах, таких как Крым и Казань, расширяющаяся центральная судебная система также служила инструментом империализма. Новые суды не только стали орудием присвоения ранее чужих территорий, но и помогли интегрировать татар-мусульман и другие этнорелигиозные группы в государственную институциональную структуру. Эта интеграция отчасти стала результатом продолжающегося правового взаимодействия на местах и возросшей привлекательности судов.
Великие реформы действительно стали переломным моментом. Хотя я согласен с О’Нилл в том, что их интеграционный импульс наложил серьезные ограничения на предшествующее продвижение культурного разнообразия в Крыму и укрепил связи с имперским центром, для меня менее убедительно предположение, что в пореформенный период татары больше не видели для себя места в имперском обществе (и по этой причине массово принимали решение об отъезде) 1180. Татары-мусульмане продолжали оставаться большой, заметной и влиятельной частью крымского общества, несмотря на то что «южная империя» с ее проницаемыми границами, множеством пересекающихся связей и многочисленных юрисдикций подходила к концу. Связанное с этим утверждение Туны о том, что в Поволжье расширявшее свое присутствие пореформенное государство отказалось от прежнего подхода «опосредованной дистанции» и в конечном итоге не смогло охватить мусульманское население, возможно, применимо к сфере образования; однако его нельзя считать отражением отношений между государством и обществом в целом 1181. Как и дореформенные годы, период с середины 1860‐х до середины 1890‐х годов был связан с приспособлением, пусть и с приспособлением иного рода; и большое количество татар, как в Крыму, так и в Казани, нашли способ примирить свою повседневную жизнь с требованиями расширяющегося государства.
Споры о местных особенностях и сроках внедрения новых судов определялись не столько культурными соображениями, сколько почти исключительно инфраструктурными, фискальными и другими практическими проблемами. Имперские юристы мало что могли сказать о цивилизационных вопросах. Многие из них отстаивали идеи гражданственности, которые должны были заменить прежнюю идею конфессионально организованного общества. С точки зрения Министерства юстиции, местных судей и прокуроров, распространение новых судов на промежуточных землях не было направлено на интеграцию меньшинств; оно было направлено на продвижение того, что воспринималось как прогрессивная правовая система (которая в качестве побочного эффекта поможет просвещению и расширению возможностей социальных и культурных «других» в России).
Продвижение идей гражданственности, однако, сработало лишь отчасти, поскольку религиозная принадлежность продолжала оставаться важной социальной и правовой категорией. Локализация определенных правил привела к постоянно растущей дифференциации внутри религиозных общин: некоторые мусульмане стали более интегрированными в имперскую систему, чем другие. Татары считались более «развитыми», чем другие мусульмане, но в конечном счете лояльность и географическое положение (которое подразумевало разную степень влияния центральной власти) были важнее культурных соображений. Татары в Уфе, Оренбурге и далее на восток получили доступ к новым судам только в 1890‐х годах. В то же время у мусульман на Северном Кавказе такой возможности так и не появилось. Идеи культурных различий были не только второстепенными в новых судах, но и играли в лучшем случае вторичную роль в определении того, кто допускался в эти суды, а кто нет. В конечном итоге это был вопрос управления и финансовых ресурсов, а не культурной политики.
ПРАВОВОЙ ПЛЮРАЛИЗМ И ВАЖНОСТЬ ВЗАИМНОГО ПРИСПОСОБЛЕНИЯ
То, что империя продолжала организовывать и подразделять своих подданных по религиозному признаку, одновременно рационализируя и унифицируя свою административную практику, отнюдь не является противоречием. Например, в эпоху реформ новые суды разработали стандартные процедуры взаимодействия с духовными управлениями, которые предоставляли судам религиозных сановников для принесения присяги. В сотрудничестве с Министерством юстиции духовные управления также позаботились о том, чтобы их представители в судах имели стандартизированные переводы этих присяг, которые были бы понятны тем, кто не говорит по-русски. Использование переводчиков, как во время судебных процессов, так и во время предварительного следствия, стало регламентированным и вошло в повседневную правовую практику. То, что включение татар-мусульман и других меньшинств в правовую систему империи никогда открыто не ставилось под сомнение, было связано в том числе и с тем, что в судах были созданы эти и другие механизмы для удовлетворения специфических потребностей этнорелигиозных меньшинств.
В итоге, хотя общее движение к интеграции не обошлось без трудностей, оно не останавливалось перед лицом существовавших противоречий. Такие противоречия воспринимались (и продолжают восприниматься) в основном сторонними наблюдателями, а не участниками самого процесса. Для движущих сил нового порядка акцент на растущей унификации обычно сочетался с принятием различий. Единообразие в одних областях права сосуществовало с разнообразием в других. В этом смысле правовая унификация, хотя и далеко не полная, была для либеральной элиты, как считает Бербэнк, больше, чем просто нереализованной
