При характеристике уголовно-правовых средств защиты власти, на наш взгляд, необходимо иметь в виду, что «Судебник обосновывает наказания за… преступления главным образом не свойством содеянного (corpusdelicti), а свойством преступной воли содеявшего: всякое преступление подлежит известной каре сообразно наличности или отсутствию данных, свидетельствующих о наибольшей испорченности преступника; состав преступления по общему правилу не влияет на различия в наказаниях.
Данные, свидетельствующие о наиболее дурном свойстве преступной воли лица и обосновывающие собою высшую степень уголовного возмездия, – суть: облихование на повальном обыске[173] (ведомая лихость) и рецидив»[174].
«Ведомая лихость» как понятие не имела правового определения. В литературе она раскрывается достаточно широко. «“Ведомый” лихой человек – это лицо, которое уже не впервые проявляет свою преступную волю, которое пользуется репутацией завзятого, закоренелого злоумышленника, испорченность свободной воли которого ведомо обществу»[175]. Очевидно, что при такой характеристике к данной категории могли быть отнесены любые лица, которые совершили посягательство на власть.
К числу наиболее особо тяжких преступлений против власти закон относит убийство, крамолу, подмет. «Закон, выделяя их в особую категорию, обосновывает строгость отношения к ним тем, что уравнивает их с “ведомой лихостью”: лицо, совершившее одно из таких преступлений, признается… столь же опасным, как и обыкновенный преступник, если он уже не впервые совершил злодеяние, и в обществе сложилось о нем дурная слава…»[176].
В ст. 9 Судебника говорится: «А государскому убойце и коромолнику, церковному татю, и головному, и подымщику, и зажигалнику, ведомому лихому человеку живота не дати, казнити его смертною казнью». Давая общую характеристику этой норме, П. Н. Мрочек-Дроздовский отмечает: «Я считаю слова: “…ведомому лихому человеку” – приложением ко всему ряду предшествующих слов: “А государскому убийце… и коромольнику, церковному татю и головному и подметчику, и зажигальнику”… перевод этой статьи таков: “А убийце своего господина, бунтовщику, церковному татю и татю свободы людей (продажа в холопство свободных), и подметчику, и поджигателю, как ведомым лихим людям, – смертная казнь”. Т. е. “ведомому лихому человеку” – здесь просто повторение сказанного в 8 ст.[177]… полагающей ту же кару облихованному преступнику, несмотря на состав преступления… преступления 9 ст. и без облихования вели к тому же наказанию»[178].
Иная трактовка сути указанного словосочетания дается А. Г. Поляком. По его мнению, наказание «ведомого лихого человека» не связывается с совершением какого-либо деяния из числа указанных в ст. 9 Судебника[179].
Архитектоника рассматриваемой нормы, ее соотношение со ст. 8 Судебника скорее свидетельствуют о правоте А. Г. Поляка. В этом случае законодатель вводит ответственность вне зависимости от состава преступления, только в связи с характеристикой личности, что является отражением усиления террора в период создания Судебника.
Надо иметь в виду, что «государский убойца» – не убийца государя, феодального монарха, а крестьянин, убивший своего хозяина (владельца). Именно так переводили это словосочетание исследователи судебников[180]. В этом значении слово «государь» употребляется во многих памятниках права XV в. Например, в Псковской судной грамоте (кстати сказать, многие специалисты полагают, что именно ст. 7 этой грамоты лежит в основе ст. 9 Судебника) говорится: «…а которой государь захочет отрод дать своему зорнику[181]…» (ст. 42); «…а государю на изорники, или на огородники, или на кочетники[182]волно и взакличь[183] своей покруты[184] и сочить…» (ст. 44); «…а коли изорник имеет запиратся у государя покруты…» (ст. 51).
Среди государственных преступлений в XVI в., как уже указывалось, выделялась крамола. Она упоминалась еще в договорах XIV в. как деяние, суть которого заключалась главным образом в отъездах местных князей и бояр, пытавшихся сохранить свою самостоятельность. Отсюда и применяемые к ним меры состояли лишь в лишении чина и вотчин. Однако впоследствии по мере усиления противоборства с великокняжеской властью крупные бояре стали прибегать к прямой измене, заговорам, восстаниям и иным действиям, направленным против власти и жизни самогó великого князя. Особенно ярко это проявилось в XV в. во время продолжительной феодальной войны, когда власть в Москве не раз переходила к удельным князьям. Великий князь Василия II был даже ослеплен[185].
Именно с этого времени крамола стала считаться тяжким злодеянием против власти, однако ее наказуемость впервые была зафиксирована в качестве государственного (политического) преступления в Судебнике 1497 г.
По закону крамолу, на наш взгляд, следует толковать широко, а не только как измену родине; ее наказуемость не зависела от фактически совершенного деяния. Для привлечения к уголовной ответственности достаточно было обнаружение умысла.
С. Герберштейн слово «коромольник» перевел как предатель крепости («предавшие крепость»)[186]. Это явно неточный перевод, однако обратим внимание на другое: предать крепость могли и военачальники, которые командовали вооруженными формированиями, ее гарнизоном и т. д. Следовательно, государственную измену, акты предательства могли совершить и представители власти, а не только лица из числа народных масс, выступления которых против угнетения признавались крамолой[187]. Кроме того, следует иметь в виду, что «коромольник» – это еще и заговорщик. В таком значении это слово употребляется во многих памятниках права того времени. Например, в договорной грамоте великого князя Симеона Ивановича говорится: «А что Олексей Петровичь вшел в коромолу к великому князю, нам, князю Ивану и князю Андрею, к себе его не приимати, ни его детей, и не надеятисьны его к собе до Олексеева живота»[188].
В литературе не сложилось единого мнения о сущности подмета. Так, А. Г. Поляк полагает, что в законе речь идет о подбрасывании кому-либо похищенного имущества с целью обвинения его в разбое или татьбе. Это могло ввести в заблуждение государственную власть, поэтому преступление являлось в глазах законодателя настолько опасным, что за его совершение в качестве меры наказания предусматривалась смертная казнь[189].
По мнению же Л. В. Черепнина, в данном случае речь идет о шпионаже, разглашении секретных сведений[190].
Согласно толковым словарям слово «подмет» означает обман, подлог, ложный донос[191]. В связи с этим объяснение смысла данного слова в рассматриваемой норме, предложенное А. Г. Поляком, выглядит предпочтительнее.
К середине XVI в. обострились классовые противоречия. Народные восстания в Москве 1547 г., а затем и во многих других регионах Русского государства выражали протест широких масс посадских людей и крестьян против феодального угнетения. Указанное обстоятельство вынудило власть поспешить с принятием нового кодекса, призванного обеспечить подавление сопротивления феодальнозависимого населения.
Новый Судебник был составлен по предложению царя Ивана IV. В исторической литературе нет единой точки зрения по поводу того, кем и как он был принят. Например, Н. Добротвор утверждает, что Судебник был одобрен церковным собором с участием, кроме духовенства, и боярства[192]. А. Г. Поляк пишет: «Судебник 1550 г., возможно, был принят на Земском соборе, явившись тем самым первым законодательным актом складывающейся русской сословно-представительной монархии, отразившим основные требования господствующего класса»[193].
Основным источником рассматриваемого кодекса явился Судебник 1497 г. Кроме того, в его основу легли уставные и губные грамоты, решения совместных совещаний Ивана IV с боярами и Освященным собором, нормы уставных грамот о старостах и целовальниках и т. д.[194] Судебник является комплексным актом; наряду с уголовно-правовыми в нем содержатся нормы гражданского и административного права, уголовного процесса и т. д.[195] Особо следует отметить правило, впервые закрепленное в кодексе, согласно которому каждый новый законодательный акт должен включаться в общерусский свод законов[196].
Статья 1 Судебника 1550 г., представляя русское государственное управление, по сути, отражает сложившую к тому времени ситуацию, характеризующуюся усложнением аппарата власти. «Суд царя и великого князя судити бояром, и околничим, и дворецким, и казначеем, и дьяком…».
