Ознакомительная версия.
Что касается нормативного материала о крайней необходимости, то здесь обращают на себя внимание два момента: во-первых, то, как определяется форма выражения поведения лица в состоянии крайней необходимости, и, во-вторых, определение размера вреда, с которым тот или иной законодатель связывает превышение пределов данного состояния.
В большинстве случаев превышением пределов крайней необходимости считается причинение вреда более значительного (большего), чем вреда предотвращенного. На первый взгляд, это означает, что причинение вреда равного тому, который предотвращается, является правомерным, тем более что в большинстве зарубежных УК рассматриваемой группы освещение этого вопроса предваряется указанием на явное несоответствие причиненного вреда характеру и степени угрожавшей опасности и обстоятельствам, при которых эта опасность устранялась. Следовательно, причиненный вред, равный вреду предотвращенному, не может одновременно быть явно ему не соответствующим. Однако сделанный выше вывод сохраняет свое значение только в отношении тех УК, в которых используется указание именно на более значительный вред (УК Украины, Республик Узбекистан, Беларусь). В тех же случаях, когда в рассматриваемом вопросе используется формулировка менее значительного вреда, причиненный вред не может быть равным вреду предотвращенному. И такого рода ситуации уже подпадают под превышение пределов крайней необходимости (УК Эстонской, Литовской и Латвийской Республик).
Очевидно, подобная по сути позиция в вопросе об определении пределов крайней необходимости присутствует и в УК Азербайджанской Республики, Республик Казахстан и Таджикистан, в которых используется формулировка равного или более значительного вреда[54]. Вместе с тем такого рода формулировка вряд ли удачна стилистически, так как, с одной стороны, недопущение причинения вреда, равного вреду предотвращаемому, как условие правомерности крайней необходимости избавляет от необходимости говорить о более значительном вреде. С другой – обозначение причиненного вреда только как более значительного, при том что фактически не допускается причинение и равного вреда, заставляет законодателей названных УК говорить и о равном вреде. В этой связи представляется наиболее правильным говорить просто о менее значительном вреде, раскрывая содержание последнего (если в этом есть необходимость) так, как это делается в УК Кыргызской Республики, в котором в ч. 1 ст. 37 «Крайняя необходимость» сначала речь идет о менее значительном вреде, а при определении превышения пределов крайней необходимости в ч. 2 – о причинении вреда равного или более значительного.
Оригинальную позицию в рассматриваемом вопросе занимает грузинский законодатель, который решение вопроса о правомерности крайней необходимости ставит в зависимость не от размера причиненного вреда, а от значимости блага, которому он (вред) причиняется: «…если блага, которым был причинен вред, были менее значительными, чем спасенные» (ст. 30 УК Грузии). Дело однако в том, что сами эти правовые блага в УК Грузии не называются и не ранжируются в зависимости от их ценности. Причем этот вопрос обходится стороной не только в рамках обсуждаемой проблемы, но и при определении задач, стоящих перед УК. Тем самым данный вопрос полностью «отдается на откуп» правоприменителю.
По нашему мнению, критической оценки заслуживает и другой аспект регламентации крайней необходимости в УК бывших союзных республик. Речь идет о том, что в отдельных из них поведение лица в данном состоянии характеризуется не как причинение вреда (как это имеет место в УК Украины, Азербайджанской, Кыргызской Республик, Республик Таджикистан, Казахстан), не через понятие деяния (УК Республик Молдова, Узбекистан, Литовской Республики), а только как действие (УК Грузии, Республики Беларусь, Латвийской, Эстонской Республик). Между тем хорошо известно, что именно крайняя необходимость относится к числу тех немногочисленных ОИПД, которые могут быть реализованы не только путем действия, но и бездействия.
В двух УК рассматриваемой группы традиционный нормативный материал о крайней необходимости дополняется указаниями «льготного» характера на уголовно-правовое значение сильного душевного волнения, вызванного угрожавшей опасностью и затрудняющего оценку соответствия причиненного вреда этой опасности (ст. 39 УК Украины), и наступления вреда в ситуации, когда «действия, совершенные с целью предотвращения опасности, не достигли своей цели и вред наступил, несмотря на усилия лица, добросовестно рассчитывавшего его предотвратить» (ст. 36 УК Республики Беларусь). Оба эти вопроса и особенно последний имеют важное значение и, к сожалению, в отечественной практике решаются лишь на правоприменительном уровне и порой не столь однозначно. В противоположность такому подходу литовский законодатель уделяет дополнительное внимание условиям, ограничивающим рамки правомерного поведения лица в состоянии крайней необходимости:
«Лицо, своими действиями создавшее опасную ситуацию, может опираться на положения о крайней необходимости лишь в том случае, если опасная ситуация была создана по неосторожности. Лицо не может оправдать неисполнение своих обязанностей пределами крайней необходимости, если оно по профессии, занимаемой должности или иным причинам обязано действовать в экстремальных условиях» (ч. 2, 3 ст. 31 УК Литовской Республики)[55].
Наибольшие расхождения в УК бывших союзных республик наблюдаются при обозначении иных обстоятельств. Так, причинение вреда при задержании лица, совершившего преступление, присутствующее в числе ОИПД во всех УК, обозначается не только приведенной формулировкой (как это имеет место в УК Республик Беларусь и Таджикистан, Азербайджанской и Кыргызской Республик), но и «Причинением вреда при задержании лица, совершившего посягательство» (ст. 33 УК Республики Казахстан)[56], «Причинением вреда при задержании лица, совершившего общественно опасное посягательство» (ст. 39 Республики Узбекистан)[57], «Задержанием лица, совершившего преступление (ст. 38 УК Украины, ст. 29 УК Грузии)», «Задержанием лица, совершившего преступное деяние» (ст. 29 УК Литовской Республики), «Задержанием преступника» (ст. 13.1 УК Эстонской Республики), «Задержанием с причинением лицу вреда» (ст. 31 УК Латвийской Республики).
Приведенное терминологическое разнообразие по существу обозначает одно и то же явление – причинение вреда лицу, совершившему (или совершающему) преступление, при его задержании. И, например, из содержания ст. 31 УК Литовской Республики однозначно вытекает, что в данном случае речь идет не о любых лицах, как это следует из названия этой статьи, но именно о тех, которые совершили преступление.
Несомненно больший интерес привлекают другие моменты в регламентации рассматриваемого обстоятельства. В частности, представляется вполне обоснованным стремление некоторых законодателей легально определить круг лиц, имеющих «право на задержание», хотя более правильно, по-видимому, было и в этом вопросе говорить о праве на причинение вреда (ч. 3 ст. 33 УК Республики Казахстан, ч. 4 ст. 39 УК Республики Узбекистан, ч. 3 ст. 41 УК Республики Таджикистан, ч. 3 ст. 35 УК Республики Беларусь). В этом плане оригинальна и по названию, и по содержанию ст. 13.1 УК Эстонской Республики, предусматривающая в качестве ОИПД «Задержание преступника» не причинение вреда при задержании, а «действие, хотя и подпадающее под признаки деяния, предусмотренного настоящим Кодексом, но направленное на задержание»[58].
Два УК – Республик Узбекистан и Таджикистан – на законодательном уровне закрепляют и такие общеизвестные теоретические положения, что «при оценке правомерности причинения вреда при задержании лица, совершившего общественно опасное (преступление – УК Республики Таджикистан) деяние, учитываются его действия по избежанию задержания, силы и возможности задерживающего, его душевное состояние и другие обстоятельства, связанные с фактом задержания»[59]. А УК Литовской Республики легально определяет еще и правила конкуренции рассматриваемого обстоятельства с необходимой обороной: «В отношении лица, оказавшего сопротивление при задержании лица, совершившего преступное деяние, применяются правила необходимой обороны, предусмотренные статьей 28 настоящего Кодекса»[60].
Немало разноречий в УК бывших союзных республик наблюдается при регламентации и двух оставшихся из числа традиционных ОИПД: исполнения приказа или распоряжения и обоснованного риска. Многообразие их законодательных определений, наряду с отмеченной выше тенденцией в некоторых УК к «дроблению» данных обстоятельств на частные случаи проявления, в большинстве своем отражает общее состояние теории об ОИПД, истоки которого уходят еще в советский период отечественной науки уголовного права.
Ознакомительная версия.
