могут конкурировать за управление вокализацией
{1224}: если, например, человеку смешно, ему трудно начать внятно произносить слова.
Как уже говорилось, формирование определенных поведенческих навыков может предшествовать генетическому закреплению тех особенностей, которые оптимальны для их реализации (эффект Болдуина). Например, поздние австралопитеки умели изготавливать орудия (см. гл. 4), и у вида-потомка — Homo habilis — сформировались характеристики, способствовавшие их регулярному изготовлению (обратный порядок — сначала обретение в результате случайной мутации хорошо приспособленной для изготовления каменных орудий кисти и более развитого мозга, а затем употребление всего этого для изготовления орудий — представляется маловероятным). Таким образом, обнаружив у вида-потомка анатомические, физиологические и когнитивные свойства, предрасполагающие к определенному поведению, мы можем сделать вывод, что соответствующее поведение начал осваивать еще вид-предок.
Можно наметить примерно такую гипотетическую линию развития языка у гоминид — от наиболее ранних представителей клады человека до Homo sapiens. Австралопитеки (и, по всей видимости, более ранние виды) мало отличались от шимпанзе как по строению голосового аппарата, так и по объему мозга (а также динамике его развития в онтогенезе); можно предположить, что их коммуникативная система в целом была похожа на коммуникативную систему шимпанзе. Главным их отличием от представителей эволюционной линии, ведущей к современным обезьянам, было то, что они постепенно начинали осваивать все более открытые ландшафты, что увеличивало число необходимых для выживания поведенческих программ. Поздние австралопитеки умели не только использовать каменные орудия, но и, вероятно, от случая к случаю изготавливать их. Те, кто изготавливал орудия наиболее регулярно, составили основу нового рода Homo. Адаптация к производству орудий коснулась прежде всего строения руки (формирование «трудовой кисти»), но, возможно, обусловила и увеличение мозговых затрат, связанное с конфликтом потребностей в управлении сигнальными и трудовыми действиями рук, что, вероятно, повлекло за собой увеличение объема мозга в области, соседствующей с моторной и премоторной корой (гомологичной зоне Брока). Поскольку ранние Homo, регулярно изготавливавшие орудия, носившие их с собой и применявшие в разнообразных ситуациях, не могли не начать испытывать трудности с общением при помощи жестов, выигрыш должны были получить те группы, члены которых научились извлекать максимум пользы из звуковой составляющей коммуникации — и тогда их потомки, архантропы, уже должны были быть в какой-то степени способны к волевому управлению звуком. Можно предполагать, что общение на близком расстоянии с членами собственной группы играло у архантропов все более важную роль — и именно поэтому слух вида-потомка, Homo heidelbergensis, оказался настроен на преимущественное распознавание не только далеко слышных низких частот (как у шимпанзе), но и более полезных для близкого общения высоких частот.
Вероятно, «архантропы вследствие массивности челюстей могли произносить только небольшое число различных выкриков» {1225}. Может быть, они могли общаться при помощи голофраз, как современные дети, не столько описывая таким образом те или иные ситуации, сколько выражая свои эмоции по их поводу. Косвенным свидетельством этого могут служить данные о мозге архантропов: окончание быстрого роста мозга к годовалому возрасту, по всей видимости, ограничивало время чувствительного периода и, соответственно, возможности освоить сложную коммуникативную систему, небольшие (по сравнению с сапиенсами) лобные доли не давали, вероятно, достаточной возможности для понимания многокомпонентных сигналов.
Потомок архантропов, Homo heidelbergensis, скорее всего, уже владел довольно развитой звучащей речью (адаптации к этому выражены у него достаточно сильно и касаются и речевого аппарата, и слухового анализатора, и возможностей тонкого контроля дыхания). Он использовал те же звуковые частоты, что и современный человек, и, вероятно, в его речи уже существовали фонемные различия. Также, по всей видимости, он мог произносить высказывания длиной более чем в один слог (по крайней мере, ширина позвоночного канала у него была такой же, как у современных людей) и, соответственно, пользовался протограмматикой. Переход же к настоящему языку осуществили уже неоантропы.
Разумеется, не стоит думать, что все изложенное в заключительной части этой главы — истина в последней инстанции. К этой гипотезе, как и к любой другой, следует относиться с должным сомнением. Сомнение порождает желание проверить, и, если гипотеза такую проверку выдержит, это станет весомым подтверждением ее правильности. Если же гипотеза не выдержит проверки, это будет означать, что удалось найти какие-то новые факты, установить новые закономерности, а значит, есть возможность сформулировать новую, более адекватную реальности гипотезу.
Говорить об окончательном решении проблемы глоттогенеза пока, наверное, рано, но тем не менее наука значительно продвинулась в этом направлении, что позволяет надеяться на приближение к разгадке этой многовековой тайны.
Абаев В. И. О происхождении языка // Язык в океане языков (сост. О. А. Донских). Новосибирск: Сибирский хронограф, 1993. С. 12–19.
Агаджанян А. К. Мелкие млекопитающие плиоцен-плейстоцена Русской равнины. М.: Наука, 2009. 676 с.
Агафонов А. В., Панова Е. М. Свисты и импульсно-тональные сигналы — две системы коммуникативных акустических сигналов афалин (Tursiops truncatus) // Морские млекопитающие Голарктики 2012. Сборник научных трудов. Т. 1. М.: РОО «Совет по морским млекопитающим», 2012. С. 20–26.
Алекшин В. А. Мустьерские погребения Западной Европы // Археологические вести. 1995. № 4. С. 188–212.
Алпатов В. М., Аркадьев П. М., Подлесская В. И. Теоретическая грамматика японского языка. Кн. 1. М.: Наталис, 2008. 560 с.
Андерсон Дж. Р. Когнитивная психология. 5-е изд. СПб.: Питер, 2002. 496 с.
Аркадьев П. М., Бурлак С. А. Рец. на: Carstairs-McCarthy A. The origins of complex language: An inquiry into the evolutionary beginnings of sentences, syllables, and truth. Oxford, 1999 // Вопросы языкознания. 2004. № 6. С. 127–134.
Ахутина Т. В. Нейролингвистический анализ лексики, семантики и прагматики. М.: Языки славянской культуры, 2014. 424 с.
Бадридзе Я. К. Волк. Вопросы онтогенеза поведения, проблемы и метод реинтродукции. М.: ГЕОС, 2003. 117 с.
Барулин А. Н. Основания семиотики: Знаки, знаковые системы, коммуникация. Ч. 1. М.: Спорт и культура 2000, 2002. 464 с.
Барулин А. Н. Теории семиогенеза, глоттогенеза и сравнительно-историческое языкознание // Сравнительно-историческое исследование языков: Современное состояние и перспективы. М.: Изд-во МГУ, 2004. С. 18–37.
Барулин А. Н. К аргументации полигенеза // Разумное поведение и язык. Вып. 1. Коммуникативные системы животных и язык человека. Проблема происхождения языка / Сост. А. Д. Кошелев, Т. В. Черниговская. М.: Языки славянских культур, 2008. С. 41–58.
Белик В. П. Тетеревятник в степном Подонье: распространение и экология // Тетеревятник в экосистемах России. Матер. IV конф. по хищным птицам Северной Евразии. Пенза, 1–3 февраля 2003. Пенза; Ростов: Изд-во ПензГПИ, 2003. С. 15–48.
Беликов В. И. Пиджины и креольские языки Океании: Социолингвистический очерк. М.: Издательская фирма «Восточная литература» РАН, 1998. 198 с.
Беляева Е. В. Ашельские рубила и истоки протодизайна // Российский археологический ежегодник. Вып. 1. СПб.: Изд. СПбГУ, 2011.
Березкин Ю. Е. Мифы заселяют Америку: Ареальное распределение фольклорных мотивов и ранние миграции в Новый Свет. М.: ОГИ, 2007. 360 с.
Бианки В. Л. Асимметрия мозга животных. Л.: Наука, 1985. 295 с.
Бикертон Д. Язык Адама:
