Мнения о том, что Борис и Глеб были канонизированы «сразу после их смерти (ок. 1020)», придерживается О. Прицак, полагающий канонизацию средством легитимации власти Ярослава [Pritsak 1981. Р. 32].
Соображения об изначально народном характере почитания Бориса и Глеба небесспорны. М. Ю. Парамонова, обстоятельно разбирая известия, содержащихся в Борисоглебских житиях и в Повести временных лет, доказывает, что почитание изначально было инициировано княжеской властью и было культом, в котором доминировало освящение родственных отношений. (См.: (Парамонова 2003. С. 231–253]).
Мнение, что «[в]озможно, до 1072 г. Борис-Роман и Глеб-Давид Ярославичи были местночтимыми, а после перенесения мощей стали канонизированными официально», в последнее время поддержал М. Б. Свердлов. Как он заметил, «[в] пользу этого мнения косвенно свидетельствуют имена старших сыновей Святослава Ярославича в их честь, причем Глеб Святославич уже в 1065 г. был правящим князем, Роман Святославич — в 1077–1079 гг., а Давыд — в 1093–1095 гг. <…> Но вне зависимости от решения вопроса о времени официальной канонизации очевидно, что во время перенесения мощей 20 мая в новую церковь Бориса и Глеба к ним относились как к святым <…>» [Свердлов 2003. С. 455–456].
В новейшем исследовании Н. И. Милютенко [Святые князья-мученики 2006. С. 49–56] приводятся аргументы, обосновывающие мнение о причислении братьев к лику святых в последние годы княжения Ярослава Мудрого. (См., однако, критические замечания А. Е. Мусина [Мусин 2006].) Первоначальную версию Сказания об убиении Бориса и Глеба исследовательница, вслед за Н. С. Серегиной, относит именно к этому времени. (См.: [Святые князья-мученики 2006. С. 171]; [Серегина 1994. С. 36–37, 76–78, 83–84]).
Это мнение отнюдь не бесспорно, так учитывает лишь часть свидетельств, игнорируя другие; на мой взгляд, оно лишь говорит о невозможности сделать какие бы то ни было убедительные выводы на основании имеющихся данных.
К приведенным А. Н. Ужанковым ссылкам на работы, в которых доказывается, что культ был первоначально Глебоборисовским, а не Борисоглебским, добавлю указание на статью В. Биленкина, приходящего к тем же выводам на основании анализа Чтения, в котором Борис последовательно именуется блаженным, в то время как Глеб — святым [Биленкин 1993. С. 54–64]. Подобное толкование было критически оценено еще А. И. Соболевским: «Постоянное именование святого блаженным, общее древнерусским оригинальным житиям с переведенными с греческого, показывает, что слова святой и блаженный в древнерусском языке были синонимами (почему они и употреблялись вместе <…>)» [Соболевский 1892. С. 792]. Аргументы В. Биленкина критически оценил А. Поппэ, приведший сходные с А. И. Соболевским соображения [Поппэ 1995. С. 30–31, примеч. 11.]. Выводы В. Биленкина в главном противоречат гипотезе А. Н. Ужанкова, который считает Чтение Борисоглебским памятником, более поздним, чем Глебоборисовское Сказание (Протосказание). В. Биленкин — сторонник версии о более раннем происхождении Чтения; по крайней мере, он полагает, что оно отражает более раннюю традицию почитания Бориса и Глеба, нежели Сказание, в котором зафиксирована «Борисоглебская» стадия почитания. В. Биленкин доказывает, что Глеб был канонизирован еще при Ярославе Мудром, вероятно, в 1052 г., Борис же был причислен к лику святых только в 1072 г. при перенесении мощей братьев Ярославичами.
Впрочем, мнение о том, что культ святых братьев был первоначально Глебоборисовским, а не Борисоглебским, небесспорно. М. Х. Алешковский расценивал тенденцию помещать изображения младшего брата на лицевую, а старшего — на оборотную сторону энколпионов как свидетельство доминантной роли Глеба в культе ([Алешковский 1972. С. 116–119]; ранее это соображение было высказано В. И. Лесючевским [Лесючевский 1946. С. 38]). «Но можно предположить и иную эволюцию культа Бориса и Глеба. В условиях появления национального пантеона святых князь-полководец Борис с самого начала почитался как христианский покровитель русских воинов. Глеб, возможно, почитался первоначально как князь-целитель. Поэтому его изображение в качестве оберега и символа исцеления преимущественно оказывалось на лицевой стороне энколпиона, тогда как Бориса — на оборотной» [Свердлов 2003. С. 457]. Однако известие Сазавской хроники о перенесении частиц мощей братьев в Сазавский монастырь свидетельствует все-таки о первоначальном Глебоборисовском характере почитания: Глеб в этой записи назван по имени, а Борис всего лишь именуется его «товарищем» (socius). Ср. интерпретацию этого известия А. И. Роговым в предисловии к кн.: [Сказания о начале 1970. С. 14].
Недавно М. Ю. Парамонова пришла к заключению, что изображения на энколпионах не дают однозначных оснований для вывода о первоначальном Глебоборисовском характере культа: [Парамонова 2003. С. 234–240].
Н. И. Милютенко считает, что культ был изначально Борисоглебским, приводя в качестве доказательства заголовок статьи 6523 (1015) г. об убиении братьев в Повести временных лет: «О убиении Борисове». (См.: [Святые князья-мученики 2006. С. 46–47]). Но в Новгородской I летописи младшего извода в большинстве списков (в Комиссионном, Академическом и Толстовском списках) — «О убиении [убиеньи] Бориса и Глеба» [ПСРЛ Новгородская 2000. С. 169]. Возможно, что в Начальном своде или в Повести временных лет присутствовал именно такой заголовок, либо же текст статьи 1015 г. был разбит на две «главки»: «О убиении Бориса» и «О убиении Глеба», но затем при переписывании второй заголовок выпал.
См. тексты в наиболее авторитетном на сегодняшний день издании: [Revelli 1993. Р. 512] (чтение 12 списков).
Идея об особенном почитании именно Глеба Святославом Ярославичем ранее высказывалась М. Х. Алешковским, в частности на основании наречении имени «Глеб» старшему сыну этого князя. См.: [Алешковский 1972. С. 104–114].
В ответе на журнальный вариант моей статьи А. Н. Ужанков охарактеризовал эту приписку как обязательный элемент текста, утверждая, что она предназначалась для иконописца [Ужанков 2002. С. 118, примеч. 10].
Однако эта приписка уникальна для агиографии, а описание внешности Бориса едва ли предназначалось для иконописца. Оно совсем не напоминает описания внешности святых, которые даются в иконописных подлинниках, действительно адресованных изографам (нет указаний, как писать детали лика, нет ссылок на образцы, упоминаний о цвете одеяний). Кроме того, на Руси в XI — начале XII в., когда было составлено Сказание об убиении, так называемые толковые иконописные подлинники (содержащие словесные тексты с правилами изображения икононописного сюжета или святого) еще не существовали. Толковый подлинник как тип текста, как руководство для иконописца сложился только в середине — второй половине XVI в. Ср.: «Так как в истории искусства теория является тогда, когда после долгого времени сама художественная практика уже выработается в надлежащей полноте и созреет, то и наши иконописные подлинники не могли составиться раньше XVI в., сосредоточение русской жизни в Москве дало возможность установиться брожению древних элементов дотоле разрозненной Руси и отнестись к прожитой старине сознательно, как к предмету умственного наблюдения. <…>… [И] в половине XVI в. Иконописный подлинник еще не был составлен, что явствует <…> из статьи из Стоглава, в которой по поводу церковной цензуры источников для иконописцев непременно было бы упомянуто и об этом столь важном руководстве. Напротив того, Стоглав послужил причиною и поводом к составлению подлинника, почему и помещается в виде предисловия к этому последнему <…> глава из Стоглава»; «[т]олковый подлинник и составлен вследствие настоятельной потребности, впервые заявленной, как следует, в Стоглаве» [Буслаев 2001. С. 63–64]; ср.: [Макарий Веретенников 2005. С. 255–258]. Но даже на Стоглавом соборе 1551 г. образцами были названы древние иконы, а не указания подлинников [Емченко 2000. С. 304, л. 97].
Портретные характеристики в сочетании с перечнем добродетелей встречаются в древнерусской словесности именно в повествованиях о правителях (не обязательно в житиях), чаще всего о почитаемых как святые. Об убитом Глебе Святославиче в некрологической записи под 6586 (1078 г.) говорится: «Бе же Глебъ милостивъ убогымъ и страннолюбивъ, тщанье имея к церквамъ, теплъ на веру и кротокъ, взоромъ красенъ» [ПВЛ. С. 85]. Похожим образом в этой же летописной статье изображен князь Изяслав Ярославич, много претерпевший от подданных и братьев и положивший в битве «главу свою за брата своего»: «Бе же Изяславъ мужь взоромъ красенъ и теломъ великъ, незлобивъ нравомъ, криваго ненавиде, любя правду» [ПВЛ. С. 86].
