Мне трудно учесть все то, что нужно для Вас; я не могу «советовать» Вам возвращаться в Баку – я знаю только одно – мне очень нужно Вас видеть; мне и таким, как я (а на нас впереди лежит многое), Вы нужны очень, и даже не словесным факультетом определяется все это, а только тем, что Вы один и никто уже Вас заменить не может.
Что касается словесного отделения – за него ведется отчаянная борьба, и есть вероятия его отстоять.
Я много пишу и, говорят, делаю успехи, кончил большую поэму «Часы». Сергей Витальевич, Зуммер, Ксения[1529] и другие хвалят. Из «Русского современника» стихи взял.[1530] Предлагают печататься и даже устроить в Баку вечер моих стихов. Отказался. Много еще работать нужно, да и спешить не хочу. Сейчас одно – кончить университет. Потом еще несколько лет подготовка к работе (не дипломной – но делу всей жизни). Только тогда – заговорю. Много у меня друзей – а вообще одиноко – и никто бы меня сейчас не понял – как Вы. Всеволод Михайлович многого не видит и смотрит несколько специфически узко; вот Сергей Витальевич и Ксения понимают. Мы должны обязательно увидеться, Вячеслав Иванович! Мне не только этого хочется, но это нужно. Есть еще одно: когда я буду больше и умнее – мне очень захочется писать о Вас и о Ваших стихах. Пока мы с Вами не увидимся, я не смогу получить на это разрешения и благословения: а без этого я не могу.
Вы ведь еще не прочитаны! Совсем не то пишут эти Коганы[1531] и даже Андрей Белый.[1532]
Или я потерял всякую меру? Вячеслав Иванович! Я и сам еще только начинаю чувствовать Ваши слова и часто не понимаю – но я пойму – я ведь еще вырасту. Я расту каждый день.
Я вот сейчас пишу и чувствую Вас около себя, и мне стыдно за некоторые слова, и я чувствую, какой я еще глупый и маленький перед Вами и сколько нужно работать над собой. А еще больше чувствую я свою любовь к Вам.
Ведь я никого так не люблю и не полюблю наверно – здесь есть даже что-то даже особенное.
Часто вижу во сне, как я пешком отправляюсь в Рим – бросив все – смешно – а это так; во снах я еще ребячливее.
Помните ли Вы еще меня? Если бы Вы только знали, как я Вас люблю. Вот сейчас стал думать о Вас и даже расплакался. Это со мной в первый раз – никогда еще не было. Неужели же мы не скоро увидимся. Я очень по Вас скучаю. А о московском житье и вспомнить спокойно не могу. Поклон Лидии Вячеславне и Диме. Как хочется всех вас видеть!
Крепко, крепко целую Вас.
Витя.
P. S.
Сейчас по дороге на почту зашел к Леониду Александровичу. Он просит передать, что письмо Ваше получено дня три тому назад – сильно задержалось в дороге.
Утро с Мишей[1533] провели за Пушкиным. Я рассказывал ему о своей работе. Миша заинтересовался и даже вполне согласился.
Не сердитесь на меня за конец вчерашнего письма![1534]
Витя.
Декабрь 1924 – январь. Баку.
Такие дни, раз в четверть века
Пронзают грохотом лазурь,
Когда от Ниццы до Казбека
Земля дрожит под звоном бурь;
Когда Двина, раздвинув льдины,
В морские рушится стремнины,
Дивясь декабрьской весне,
Когда спросонок, в полусне,
Идет Нева, дыша туманом
И ледоходным холодком,
Когда бушует бурелом
Над Ледовитым океаном
И даже синий Енисей –
Старик холодный и суровый,
Хрустит, становится синей,
И рвет хрустальные оковы…
Так в эти дни, когда сама
С ума свихнулась мать Природа,
Сбежала с севера зима
И перепуталась погода:
Весна на севере, а юг
Оглох под завыванья вьюг…
Замерз Аракс, под небывалым
Буранно-белым покрывалом,
И говорливая Кура
Пришла в смятение и ужас;
Под ледяной корой натужась,
Она боролась до утра,
Пока не уступила вьюге
И не замолкла подо льдом…
И горы, в горе и в испуге,
Сгрудились гордые кругом…
И даже здесь, в Баку любимом,
Шальная русская зима
Заволокла метельным дымом
И минареты и дома;
Напрасно кутались татарки
В свой разрисованный и яркий,
Как крылья трепетный, платок –
Платок татаркам не помог;
Напрасно в море с вихрем белым
Бессильный спорил рыболов,
Одни лишь крылья парусов
Над ним трещали, оробелым,
Да снег с оснеженной земли
Летел непобедимой тучей,
И брошенные корабли
Искали смерти неминучей…
Рождался двадцать пятый год
В таком смятении и шуме,
Что поседел весь юг, и вот…
Замерзли кактусы в Батуме…
И в эти дни самой судьбой,
В мятели встретиться с тобой
Мне было суждено, подруга…
Ты помнишь, как взметалась вьюга,
Гоня в отгулье голоса –
Как ночь звенела зимним хладом,
Как было сладко тронуть взглядом
Твои крылатые глаза…
Зачем, зачем, не для того ли,
Чтоб в летописях наших дней
Одним безумством было боле
И болью новою больней.
Грустно и дико кругом…
Войди, Эвридика, в дом.
Сердце мое – погляди –
Красной гвоздикой в груди…
Пусть за окном пустота,
Осень за синим стеклом;
Нам ли грустить о том,
Что синева разлита.
В тонком бокале вино,
В тонкой руке бокал…
Помнишь, как плыли давно
Весенние облака…
Как глубока была высь;
(Глубже, чем этот бокал…)
В тонкую пряжу вились
Весенние облака…
Выпьем за ту весну,
Что не цвела никогда.
Солнце еще в плену,
Но погляди в глубину –
Утренняя звезда
Светит всегда…
9/I 1925 г. Баку.
Так входит в мой задумавшийся дом[1536]
Твоя любовь приветливой хозяйкой,
И открывает голубые ставни
Навстречу звонким утренним лучам…
Сквозь окна, разрисованные льдом,
Она глядит и видит: над лужайкой
Нет и следа мятелицы недавней,
И радуется солнцу и грачам…
Любовь поет, и мой суровый дом,
Разбуженный приветливой хозяйкой,
Поет и светится, и даже ставни
Скрипят навстречу утренним лучам.
12/I 1925 г. Баку.521/Х 1925 г. Баку.Дорогой Вячеслав Иванович!
Я затеял в Баку издание альманаха стихов «Норд» при участии М. Сироткина, Ксении Колобовой, Всеволода Рождественского[1537] (ученик Гумилева) и 3-х хороших, добрых молодых поэтов из Петербурга.[1538] Просим Вашего на то благословения и разрешения напечатать те стихи, которые были даны Вами в «Русский Современник», но из-за его преждевременного закрытия и всяческих идеологических соображений напечатаны не были. Почти уже получено согласие дать стихи от Макс<имилиана> Волошина и С. Есенина.[1539] Наша задача дать сборник стихов, никаких других целей, кроме поэтических, не преследующий.
К сожалению, прилично издать сборник стоит настолько дорого, что мы не можем никому предложить гонорара – вкладываем в дело все свои тощие средства, т<ак> к<ак> считаем издание такого сборника своей моральной обязанностью. Наступило время, когда нужно дать голос и Музам.
Если Вы разрешите напечатать Ваши стихи – припишите об этом, пожалуйста, в первом же письме к С<ергею> В<итальевичу> или, еще лучше, пришлите на его имя хотя бы одно слово телеграфом – «Да» или «Нет».
Из Ваших стихотворений у нас есть: Звезды блещут; Гревсу; Вл. Вл. Руслову; Чернофигурная ваза (В день Эллады светозарной) и Сочи – все это нам бы очень хотелось иметь, как литературное напутствие.[1540] Перечисленные стихотворения есть у Всеволода Михайловича (частью) и частью у меня (переписаны мною с рукописей, взятых из «Русского Современника» и отправленных Ольге Александровне Шор, согласно Вашему желанию).
Если Вы найдете возможным прислать что-либо из Римских сонетов (о них я знаю от Сергея Витальевича)[1541] и стих<отворение> памяти А. Блока[1542] – нам очень бы их хотелось включить в число печатаемых стихотворений.
Трудно, в наших условиях, что-либо обещать, но альманах постараемся издать возможно более выдержанно и строго; каждому из участников отведем небольшую квартирку в 5 – 10 страниц, отделенную белым листом с именем и фамилией.
Недавно послал Вам довольно большое письмо о себе. Хотел с С<ергеем> В<итальевичем> переслать Вам кое-что из стихов этого года, но надеюсь переслать их уже в «Норде», который должен быть выпущен к концу ноября, если ответ Ваш не задержится.
Александр Дмитриевич Гуляев просил написать Вам, что Правлению Университета нужно официальное Ваше заявление – ответ на деловые письма Гуляева и Ишкова,[1543] т<ак> к<ак> Наркомпрос требует формальных оснований для оставления Вас в числе профессоров Ун<иверсите>та или для исключения из списка 1925 – 26 уч<ебного> года. Ваше положение в Университете остается неоформленным, тогда как можно просить продления отпуска, хотя бы еще на год, без сохранения жалования – это даст возможность университету числить Вас в качестве профессора по кафедре классической филологии на Восточном факультете, а Вам даст известное официальное положение и возможность в любой момент вернуться в Баку.
