Ознакомительная версия.
Слова Сони – «ослеплённый и неверующий» – указывают на причину произошедшего с Раскольниковым – он не сам ослеп, а его ослепили. Писатель не снимает ответственности с самого человека, но говорит, что помимо внутренней человеческой слабости («неверующий») есть и внешние силы, желающие гибели высшего и прекраснейшего творения Божия. Писатель прямо скажет об этом в эпилоге романа: «Появились какие-то новые трихины, существа микроскопические, вселявшиеся в тела людей. Но эти существа были духи, одарённые умом и волей. Люди, принявшие их в себя, становились тотчас же бесноватыми и сумасшедшими. Но никогда, никогда люди не считали себя так умными и непоколебимыми в истине, как считали заражённые. Никогда не считали непоколебимее своих приговоров, своих научных выводов, своих нравственных убеждений и верований. Целые селения, целые города и народы заражались и сумасшествовали» [6; 419][43].
Именно против таких людей обращён гневный пафос Достоевского: «О злодеи, отравившие поколение. Не вы, Н. М<ихайловский>. Корни глубже!» [21; 257]. Писатель видит, как с каждым днём в России множатся разного рода «бесы» – распространители антихристианских и античеловеческих идей, соблазняющие слабых людей мыслями о безнаказанности и вседозволенности, которые дают сила и власть над «всей дрожащей тварью». Обещая человеку «безграничную свободу», они ведут его к «безграничному деспотизму» [10; 311]. Подталкивая к бунту против Бога и призывая поверить во всемогущество науки, они топят его разум в трясине противоречивых и противоречащих друг другу «теорий». Цель всего этого – утолить хоть на время свою ненависть к Богу, изуродовав или уничтожив Его любимое творение – человека. И особое внимание бесов направлено на молодёжь, которую они приносят в жертву своей ненависти.
Немедленного чуда воскресения, так ожидаемого Соней, не произошло, да и не могло произойти, ведь «человек заслуживает своё счастье и всегда страданием» [7; 155], а Раскольникову ещё только предстояло встать на этот путь. Но крепость гордыни уже начинает рушиться в его душе: «Никто ничего не поймёт из них, если ты будешь говорить им, а я понял. Ты мне нужна, потому я к тебе и пришёл» [6; 252]. Пока это признание только её равенства с собой: «Разве ты не то же сделала? Ты тоже переступила… смогла переступить» [6; 252], и в нём ещё очень много высокомерия и гордости. Поглощённый своими переживаниями, Раскольников не замечает главного: из них двоих преступником является только он. Это он «смог переступить» закон Божий и человеческий, подчинившись страсти гордыни. А Соня нарушила закон человеческий, но исполнила Божий, ибо «нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих» (Ин. 15:13). И сделала она это не в припадке гордости, а в подвиге смирения, пусть ненадолго, но отдалив надвигающуюся катастрофу. Но ослеплённый гордыней Раскольников принял её поступок за обычный квиетизм, не зная, что подобное смирение – «самая страшная сила, какая только может на свете быть!» [9; 241].
Эта мысль Достоевского непосредственно восходит к православной аскетике, согласно которой смирение – прямой и главный антипод гордыни. До знакомства с Соней Раскольников ничего не знал об этом, будучи уверенным, что человека делает сильным «необыкновенность». Такой человек не имеет права терпеть зло и несправедливость и должен бороться с ними, устанавливая себе правила и пределы борьбы. Раскольников определил для себя таким пределом страдания невинных детей: «А ведь дети – образ Христов: «Сих есть царствие Божие». Он велел их чтить и любить, они будущее человечество…» [6; 252]. Цитата Писания тем, кто только что почти смеялся над верой несчастной «юродивой», вводит в роман проблему теодицеи, и тень Ивана Карамазова встаёт за плечами Раскольникова: «Я не Бога не принимаю, я мира, им созданного, мира-то Божьего не принимаю и не могу согласиться принять» [14; 214]. Теодицея обнаруживает главное духовное различие между Раскольниковым и Соней – они оба любят людей, желают им добра и хотят сделать мир лучше, но пути их противоположны: «сила и власть» и «любовь и смирение». На личном опыте Раскольников постиг ошибочность своего пути и сейчас неясно почувствовал, что в Соне заключена какая-то великая правда, которая выше всего того, во что он верил и чем жил всё последнее время. Поэтому он готов научиться этой правде и делает первый шаг ко спасению, обещая Соне завтра сказать, кто убил Лизавету. Этим обещанием Раскольников сознательно отрезает себе путь назад, потому что лгать он не может. Пусть он смог смириться и преклониться лишь перед Соней, но этого достаточно, чтобы начала разрушаться броня гордыни, сковывавшая его душу всё последнее время. На другой день Раскольников снова приходит к Соне, понимая, что только она может повести его дальше по пути спасения: «Так не оставишь меня, Соня? – говорил он, чуть не с надеждой смотря на неё» [6; 316]. И кроткая Сонечка принимает на себя бремя ответственности за душу любимого человека: «Что вы, что вы это над собой (курсив наш. – О. С.) сделали!»[44] [6; 316]. Она вдруг забыла о своей подруге, убитой Раскольниковым, о сумасшедшей Катерине Ивановне и голодных детях: «Нет, нет тебя несчастнее никого теперь в целом свете!» [6; 316]. Перед такой любовью не устоит никакая гордыня: «Давно уже незнакомое ему чувство волной хлынуло в его душу и разом размягчило её. Он не сопротивлялся ему: две слезы выкатились из его глаз и повисли на ресницах» [6; 316]. Господь возвращает Раскольникову «слёзный дар», просветляя его сознание до детской чистоты, и с этого момента власть любви Сони над его душой необорима, теперь уже она указует ему путь: «Поди сейчас, сию же минуту, стань на перекрёстке, поклонись, поцелуй сначала землю, которую ты осквернил, а потом поклонись всему свету, на все четыре стороны, и скажи всем, вслух: «Я убил!» Тогда Бог опять тебе жизни пошлёт» [6; 322].
Раскольников слышит те же «книжные слова», что и вчера, но они поражают его, потому что в них звучит непреклонная, всепобеждающая вера. Глаза Сони, «доселе полные слёз, вдруг засверкали <…>. Пойдёшь? Пойдёшь? – спрашивала она его, вся дрожа, точно в припадке, схватив его за обе руки, крепко стиснув их в своих руках и смотря на него огневым взглядом» [6; 322]. Соня укрепляет Раскольникова на избранном пути, требуя «принять страдание <…> и искупить себя им» [6; 323] у мира, которому он причинил зло, и получить прощение. Но пока Раскольников воспринимает страдание лишь как неизбежное наказание за то, что «не вынес идею», и его рассудок противится самой мысли опуститься до «твари дрожащей»: «Плуты и подлецы они, Соня!.. <…> Ничего, ничего не поймут они, Соня, и недостойны понять» [6; 323].
На какое-то время ослеплённый гордыней разум героя берёт верх, и мир Раскольникова снова разламывается надвое: в одной половине – он со своей «демонской» гордостью, а в другой – Соня со всем остальным миром. Он уже жалеет и слёз своих, и своего признания, и того, что вообще пришёл к Соне: «Э-эх, люди мы розные! – вскричал он опять, – не пара. И зачем, зачем я пришёл! Никогда не прощу себе этого!» [6; 318]. Но сила любви превыше гордыни: «Нет, нет, это хорошо, что пришёл! Это лучше, чтоб я знала! Гораздо лучше!» [6; 318]. Достоевский открывает миссию Сони во всей полноте – оказывается, сила её такова, что она не только может сейчас спасти Раскольникова, но она могла сделать это и раньше (а ей ведь всего 18 лет!), не допустив преступления: «О Господи!.. Ох, я несчастная!.. И зачем, зачем я тебя прежде не знала! Зачем ты прежде не приходил? О Господи!» [6; 316].
Соня понимает, что для окончательного воскресения Раскольникову необходимо время, и потому она ждёт. Её смирение означает не отказ от борьбы, а, напротив, непреклонную решимость продолжать её во что бы то ни стало и готовность пожертвовать собой ради любимого человека. Осознание этого заставляет Раскольникова страдать: «Он смотрел на Соню и чувствовал, как много на нём было её любви, и странно, ему стало вдруг тяжело и больно, что его так любят» [6; 324]. Это боль от неожиданных перемен, происходящих в нём, ведь «идя к Соне, он чувствовал, что в ней вся его надежда и весь исход; он думал сложить хоть часть своих мук, и вдруг, теперь, когда всё сердце её обратилось к нему, он вдруг почувствовал и сознал, что он стал беспримерно несчастнее, чем был прежде» [6; 324].
Несчастнее, потому что до последней минуты надеялся, что всё пройдёт как-нибудь само собой: сойдясь с Соней, он будет доживать свой век где-нибудь в уединённом месте, любуясь своим страданием и презирая весь мир[45].
Соня нужна Раскольникову «как воздух, как всё» [7; 180], но мир, в котором она живёт, Раскольников не может принять из-за его несовершенства. Он ещё не знает, что для того, чтобы изменить его, нужно только «перевоспитать себя» [7; 139], ибо только «сделавшись сами лучшими, мы и среду исправим и сделаем лучшею. Ведь только этим одним и можно её исправлять» [21; 15]. Зато об этом знает Соня, как знает и то, что Господь никому не навязывает свою любовь, не вламывается силой в душу, а смиренно и терпеливо ждёт, когда человек сам откроет её навстречу Его любви[46]. Поэтому Соня изо всех сил старается помочь Раскольникову впустить в душу свет Божественной истины. Она делает это с любовью, но решительно и твёрдо – заставляет Раскольникова исповедоваться и тяжко страдать, осмысляя зло, принесённое им в мир. Но главное, она заставляет его найти в себе себя же самого – чистого, не осквернённого грехопадением («Давно уже незнакомое ему чувство…»). Она словно возвращает Раскольникова в то время, когда с пути, указанного Господом, он свернул в свою «теорию» и едва не погиб.
Ознакомительная версия.
