Вообще-то врач уже не раз становился героем английского романа, а первым литератором, осмелившимся на такую дерзость, оказалась соотечественница Дойла, писательница Гарриет Мартино. До нее врачи в английской литературе маячили где-то на периферии повествования, в должный момент появляясь у ложа больного или больной, чтобы возвестить о рождении или смерти. Доктора, как и гувернантки (до «Джейн Эйр» Шарлотты Бронте, где впервые неимущая труженица становится главной героиней повествования), обладали только именем, не индивидуальностью. Но у Мартино в «Дирбруке» (1832) доктор Эдвард Хоуп был уже выдвинут на авансцену романа. Напоминал Хоупа и врач Терциус Лидгейт — в романе «Миддлмарч» знаменитой Джордж Элиот (1871–1872). Но Хоуп и Лидгейт «существовали» в реальном мире английской провинции. Хоупу, философу и реформатору-практику, удалось достичь признания и уважения. Лидгейт — мечтатель, полный благих надежд, трагически непонимаемый, женатый на женщине, которая, совсем как чеховская Попрыгунья, Ольга Дмитриевна, не понимает своего мужа, а вдобавок еще и стыдится его профессии, умирает, ничего не свершив, нелепо заразившись дифтерией (совсем как чеховский доктор Дымов).
Но и «Дирбрук», и «Миддлмарч» были романами реалистическими, а Конан Дойл житейски достоверный образ студента-медика ввел в стихию условно-романтическую, что производило странное впечатление. Во всяком случае, никто из тех издателей, к которым он поочередно обращался, не соблазнился напечатать «Фирму Гердлстонов», и начинающий автор отправил рукопись в нижний ящик бюро. Однако он не отказался от надежды стать писателем. Врачебная практика уже приносила Дойлу кое-какой доход, но он женился, семья росла, и соответственно возрастали расходы. Конан Дойл писал и рассказы, и один был опубликован в журнале «Корнхилл Мэгэзин», известном строгими литературными критериями. То был, однако, как бы аванс, поощрение автору, понимавшему, что читатель заслуживает знакомства с героем более интересным, в котором достоверность и оригинальность уживались бы естественнее, чем это было с «некрасивым, но привлекательным» Томом Димсдейлом. Тогда-то Дойл и решил, что выбрать лучшего прототипа, чем Джозеф Белл, для нового героя, способного завладеть вниманием широких читательских масс, невозможно. Кстати, профессор сам выделил Конан Дойла из массы студентов и поручал ему регулировать очередь пациентов, жаждущих попасть на прием к профессору Беллу. Дойл опрашивал больного, составлял анамнез и сопровождал пациента в кабинет Белла, но чаще всего тому не требовалось заглядывать в историю болезни, профессор с одного взгляда мог определить недуг. «Он сидел в кабинете, с лицом неподвижным, как у индейца, и ставил вошедшему диагноз прежде, чем тот успевал раскрыть рот. Белл перечислял симптомы болезни и даже сообщал пациенту кое-какие подробности из его прошлого и вряд ли когда-нибудь ошибался», — писал Дойл в автобиографической книге «Воспоминания и приключений». Человека штатского он мог, например, спросить:
«— Вы, старина, служили в армии?
— Да, сэр.
И недавно вышли в отставку?
— Недавно, сэр.
— А служили вы в горных частях?
— Да, сэр.
— По интендантской части?
— Да, сэр.
— Стояли на Барбадосе?
— Да, сэр…».
И все это к крайнему изумлению посетителя и присутствующих студентов. Но Белл недолго оставлял их в недоумении. «Видите ли, господа, — объяснял он, — этот человек хорошо воспитан, но, войдя, не снял шляпу, потому что у военных это не принято, а он недавно из армии и не успел еще усвоить правила гражданского поведения. У него вид человека, привыкшего командовать, и, по всей вероятности, он шотландец. А что касается Барбадоса, так он жалуется на слоновость — но эта болезнь распространена в Вест-Индии, а отнюдь не на Британских островах».
Удивительная способность Белла делать, на основании наблюдения, дедуктивные выводы, как и весь внешний облик профессора — высокого, худого, с резкими, «ястребиными» чертами лица, — все стоило того, чтобы запечатлеть — нет, пожалуй, не в образе врача, а сыщика-детектива, которому по роду занятий необходимы и феноменальная наблюдательность, и умение делать выводы. И в ушах Дойла снова явственно звучал несколько вибрирующий голос профессора: «На основе тщательного наблюдения и дедукции, господа, возможно поставить диагноз в любом случае. Однако не надо при этом небрежничать: дедуктивные выводы должны быть проверены на практике. Диагноз должен быть подтвержден с помощью стетоскопа и других общепризнанных современных методов…» А все это, читатель, конечно, напоминает знаменитую сцену знакомства Холмса и Уотсона:
«— Доктор Уотсон, мистер Шерлок Холмс, — представил нас друг другу Стэмфорд.
Здравствуйте! — приветливо сказал Холмс… — Я вижу, вы жили в Афганистане.
— Как вы догадались? — изумился я».
А через несколько страниц, в главе II «Этюда в багровых тонах», которая называется «Искусство делать выводы», Холмс объясняет загадку: «Ход моих мыслей был таков: «этот человек по типу врач, но выправка у него военная. Значит, военный врач. — Он только что приехал из тропиков — лицо у него смуглое, но это не природный оттенок его кожи, так как запястья у него гораздо белее. Лицо изможденное, — очевидно, немало натерпелся и перенес болезнь. Был ранен в левую руку — держит ее неподвижно и немножко неестественно. Где же под тропиками военный врач-англичанин мог натерпеться лишений и получить рану? Конечно же, в Афганистане»[10]. Весь ход мыслей не занял и секунды. И вот я сказал, что вы приехали из Афганистана, а вы удивились».
Но мысль сделать новым героем именно сыщика возникла у Дойла не сразу. Был момент, когда аналитическими способностями обладал врач: Дойл, очевидно, хотел остаться верным Беллу и в «профессиональном» отношении. В дневнике, где Дойл отмечал, что читает теперь Габорио, он набрасывает черновик небольшого рассказа, в котором детективом-любителем выступает военный врач, очень похожий на будущего Уотсона, а сын Дойла, Адриан, писал, что сам видел первый набросок «Этюда в багровых тонах», но в нем вообще Холмса не было, а фигурировал доктор, он же сыщик, Ормонд Сэкер. — Когда же Дойл ввел в действие Холмса, то звали его сначала не Шерлок, а Шеррингфорд. Фамилию Холмс Дойл позаимствовал у любимого американского писателя и врача Оливера Уэнделла Холмса, ибо, по словам Дойла, никогда он так сильно не любил человека, не будучи с ним знаком.
Шерлок Холмс. Рис С. Пейджета
Но даже когда главным героем стал Холмс, сыщик-любитель, «консультант», его друг-врач остался в шерлокиане важной персоной, именно он рассказывает читателю о подвигах Холмса и его удивительном методе. В «Воспоминаниях и приключениях» Дойл свидетельствует: «Когда я впервые стал думать о сыщике — примерно в 1886 году, — я прочитал несколько детективных рассказов и был поражен их, мягко говоря, нелепостью, потому что в разрешении таинственной загадки автор явно полагался на совпадение или стечение обстоятельств. Мне это показалось отступлением от правил честной игры, потому что успех сыщика должен зависеть от чего-то, что свойственно его собственному разуму, а не только от необыкновенных авантюрных обстоятельств, которые, что ни говори, весьма редко встречаются в реальной жизни. Меня довольно сильно увлекал Габорио, тщательно разрабатывавший сюжеты, а мастер своего дела, сыщик Огюст Дюпен Эдгара По был героем моего детства. Но не смогу ли я привнести что-то новое? Я вспомнил о своем старом учителе Джо Белле, о его орлином профиле и странных повадках, о его сверхъестественной зоркости, с которой он подмечал малейшие подробности. Если бы он стал сыщиком, то, несомненно, приблизил это интересное, но бессистемное занятие к чему-то вроде точной науки. И я решил попробовать свои силы в этом направлении». Это «новое», свое он и внес образом Белла, сочетавшего в себе практика и человека науки (хотя, разумеется, нельзя забывать и «влияния» Огюста Дюпена).
…Забегая вперед, скажем, что 1 марта 1909 года в Лондоне был дан торжественный, мемориальный обед в честь столетней годовщины со дня рождения По. Председательствовал на обеде сэр[11] Артур Конан Дойл. Он говорил о трудах великого человека: «Именно его рассказы были грандиозной вехой и одним из отправных пунктов на пути развития литературы в прошлом веке и для французских, и, в той же мере, для английских писателей. Его рассказы были настолько полны плодотворными возможностями, так стимулировали умы других, что большинство этих рассказов явились тем корнем, из которого возросло целое литературное древо… Оригинальный изобретательный ум По всегда первым открывал новые дороги, чтобы другие могли пройти по ним до конца. Где вообще был детективный рассказ до тех пор, пока По не вдохнул в него жизнь?»[12]
