в котором торжественный и мрачный скандинавский миф превращается в веселой авантюрное приключение со счастливым концом, завершающееся поединком двух шутов на свадьбе Зигфрида и его возлюбленной.
И ремесло жонглера вскоре находит себе защитников. «Оставив в стороне неотесанных и сервильных жонглеров, скажем, что издавна существовали “хорошие” жонглеры, послушать которых советовали даже церковники. “Положительные” жонглеры ввели в моду кантилены о житиях святых, жесты (chansons de geste), назидательные рассказы, призванные возвышать душу и ум слушателей; в песнях, славивших рыцарские и христианские добродетели, аудитория находила себе героев для подражания. Примерно к 1150 году святой Бернар окончательно дистанцировался от традиционно критического отношения церковников к комедиантам и в своих проповедях без колебания сравнивал себя с царем Давидом, танцующим для Господа, то есть с жонглером. В XIII веке монахи нищенствующих орденов – доминиканцы и францисканцы – реабилитируют статус жонглера, заимствуя у этих специалистов зрелищных искусств различные приемы для привлечения внимания уличной толпы, собиравшейся на городских площадях и рынках, пространство которых странствующим проповедникам приходилось делить с жонглерами. Святой Франциск Ассизский подражает исполнителю на виоле и исполняет кансоны трубадуров, чтобы привлечь внимание толпы, а ученики его называют себя “жонглерами Господа”. Сам святой Фома Аквинский отважится определить жонглерам место в христианском обществе, где умеренная игровая деятельность официально разрешена Церковью. Жонглеры, прежде гонимые со всех сторон, становятся необходимыми членами общества, их начинают ценить, особенно когда они полностью интегрируются в придворную среду и обосновываются при дворах владетельных князей и сеньоров. Эти кардинальные изменения в положении жонглеров происходят в XIII веке, однако на этом они и заканчиваются: ремесло жонглера медленно, но неуклонно начинает сходить с общественной сцены», – продолжают авторы книги «Повседневная жизнь во времена трубадуров».
Одним из текстов, оправдывающих жонглеров, является знаменитая легенда о «жонглере Богородицы». Она рассказывает о жонглере, который вел самую греховную жизнь:
…Он никакого ремесла
Не знал; вся жизнь его была
Посвящена лишь кувырканью,
Прыжкам, да танцам, да скаканью;
Искусство знал прыжков огромных,
Да разных штук головоломных;
Служа всю жизнь людской забаве,
Не знал ни «Отче наш», ни «Аѵе»,
Он, будто на устах замок,
И «Верую» сказать не мог.
Но оказывается, что и для таких грешников возможно спасение:
Звонят к обедне, слышит он.
Ему укором – этот звон.
«О Боже!» молвил он себе:
«В какой несчастной я судьбе!
Там каждый, с четками в руке,
Поехал на своем коньке,
А я, как рыба, глуп и нем
И хлеб свой даром только ем
Ужели длань моя пуста
Дать жертву Матери Христа?
Иль ничего я не скажу
И Ей ничем не послужу?
Но ведь не будет это злом,
Когда своим же ремеслом
Почтить царицу захочу, —
Всем, что мне только по плечу?
Нет, не могу я так терпеть.
Другие Ей умеют петь.
Мольбы возносят всем аббатством,
Я ж послужу Ей акробатством».
…
И стал он прыгать и летать,
Вперед, назад себя метать;
Перевернулся раз он пять,
И, преклонясь, сказал опять:
«Прими, как дар, о мать Христа,
Усердье бедного шута!»
И его молитва не осталась без ответа:
Аббат и братья, скрывшись в гроте,
Его увидели в работе, —
Всю быстроту его в прыжках,
Его хожденье на руках,
Его пред образом склоненье;
Невиданное упражненье;
Увидели, как он плясал
И, точно мяч, себя бросал,
И как, окончив свой урок,
Совсем он, бедный, изнемог,
И как, в усталости, в поту,
На каменную пал плиту,
И тут увидели монахи,
В благоговении и страхе,
Как сил небесных Госпожа,
Пред коей он плясал, служа,
Пред коей он скакал в забаве,
Пришла помочь ему во славе.
И думает аббат: ужель
Угоден Богу менестрель?
Так! видит он: тяжелый свод
Раскрылся сам собой, и вот
Явилася Святая Дева,
В лице не с выраженьем гнева,
А несказанной доброты,
Неизреченной красоты;
В алмазах крупных одеянье
Струило млечное сиянье;
Такой одежды на земле
Никто не видел. В светлой мгле
Спустились с Нею херувимы;
И, ставши кругом, ясно зримы,
Они жонглера подкрепляют,
Опять в нем силы оживляют.
Простерла длани Госпожа,
Ткань белоснежную держа,
И тихо ею помавала,
Слегка прохладу навевала,
Чтоб грудь и плечи освежить
Тому, кто жаждал Ей служить.
А он, очнувшись, и не знал,
Кто всю усталость отогнал.
Какой прохлады дуновенье
Дало ему вновь подкрепленье…
И все же лишь в период Предвозрождения и Возрождения наступает время расцвета светских искусств, в том числе и искусства жонглеров. Они наконец выходят из «серой зоны», они организуют свои цехи, гарантирующие их права и регламентирующие обязанности. В Париже такой цех был учрежден в 1321 году, но еще раньше – в середине XIII века – парижским жонглерам были дарованы некоторые привилегии. Амьенский цех жонглеров возник в 1461 году, лондонский – в 1469 году, кентерберийский – в 1526 году, Йоркский – в 1561 году и т. д.
* * *
Как личности весьма сомнительной и склонной к разным трюкам, сальто, и кувыркам, жонглеры разрешается даже нарушать правила русского языка. А именно – вот это правило:
§ 5. В русских словах в неударяемых слогах после ж, ч, ш, щ буква о не пишется, например: горошек (ср. петушок), сторожем (ср. чижом), большего (ср. большого), рыжего (ср. чужого). В иноязычных словах допускается буква о и в слогах неударяемых, например: жокей, шоколад.
Распространяется оно и на жонглера. И вы уже понимаете почему: потому что это слово пришло в русский язык из французского и сохранило правописание оригинала – «jОngleur» – «жОнглер».
Благородный ЖЕСТ, неблагородная ЖЕСТЬ и совсем неблагородная ЖЕСТОКОСТЬ
Еще одно слово с русском языке связано с рыцарскими временами. Это слово «жест». И связано вовсе не потому, что рыцари были особенно склонны к благородным жестам или любили рисоваться в своих начищеных доспехах.
Нет, дело в том, что само слово «жест» происходит от латинского «gestus» – движение, действие, поступки, деяние.
В Средние века (а точнее – в XI–XIII веке) были широко известны французские chanson
