И боюсь, я вовсе не особенный, не заблудший, не отличаюсь от других. Боюсь, что все мы одинаковы, все готовы представлять чужими худшие свои черты и поднимать стяги борьбы со злом, нападая на выдуманного чужака.
Но смотрите, мнимые противники отдыхают рядом. Что за неуклюжая конструкция. Я создаю маску из худшего в себе, надеваю на лица врагов, я готов убить то, что презираю в себе самом. Но вижу кровь на земле, вижу, как мои грехи процветают на удобренной почве". Впереди Галар Барес различил дозорные башни вдоль дороги. Однако не видно было стражи на высоких настилах. "Они уже ушли? Кто-то другой принес новости? Торас Редоне, мы снова скользнем друг мимо друга, растягивая муку любви?" Он готов был радоваться горькой неудаче, как будто избыток бед может навеки уничтожить желание.
Пришпорив коня, он въехал в лагерь.
На башнях оставались флаги, указывающие на присутствие Легиона. Нет стражи - явный распад дисциплины. Возможно, командующая совсем спилась, разрушив мораль всех подчиненных солдат? Но это звучит нелепо. Какой солдат Легиона Хастов не знает слабости командира? И разве не прилагали они все усилия, чтобы умерить, скрыть ее порок? Да и сама она не утеряла бы контроля: лишь он поддерживал в ней смелость, как бывает у самых хитрых пьяниц.
Ему хотелось увидеть ее снова, но встреча обещала быть неприятной. Во рту пересохло, нервы его были натянуты. Миновав сторожевые башни и выехав на возвышение, с которого дорога вела в долину, Галар увидел главный лагерь, ряды палаток. И - с большим облегчением - различил фигуры, бродящие по улицам и проездам между кварталами рот.
Но что-то было не так. Солдаты должны собираться на ужин, стоять в очередях у кухонь. Тут должны быть целые толпы. Он увидел, что стражи нет и на дальней линии дозоров. Странная тишина охватила лагерь.
Погоняя коня, Галар поскакал по дороге. И увидел Торас Редоне. Она одиноко прогуливалась по плацу, перебрасывая кувшин из одной руки в другую. Дюжина солдат робко стояла поблизости, не сводя с нее глаз.
Проезжая между первых рядов палаток, Галар понял, что многие заняты - за отброшенными пологами мельком замечал на матрацах тела, под одеялами и без оных... но никто не вскакивал при его приближении, даже не поднимал головы. Ага, это болезнь. Испарения из выгребной ямы, сдвиг ветра или подземный яд, просочившийся в колодцы. Но где же дурной запах? Где содрогающиеся в судорогах и жалобно стонущие?
Въезжая на плац, он снова увидел Торас Редоне. Она явно услышала стук копыт, но не подала виду. Шаги ее были неровными, деревянными. Ручка кувшина словно застряла между пальцев левой руки. Кувшин качался тяжело и был не откупорен.
Галар Барес резко остановился у ближайшего солдата. - Эй, вы!
Мужчина обернулся и молча уставился на него.
- Что случилось? Какая болезнь вас поразила? Почему не подняты чумные флаги?
Мужчина резко засмеялся. - Я был в дозоре, сир! Высматривал врага! - Он махнул рукой. - Смена не пришла. Я чуть не заснул, но заметил их, так и знайте. Ехали на восток. Собрались там и ускакали дальше. Солнце еще не взошло, сир. Не взошло.
- Кто? Кого вы видели ускакавшими? Сменный дозор? Почему они сбежали?
- Как призраки, сир. В сумраке. Как духи. - Он засмеялся, но Галар видел слезы на щеках. - Капрал Ренид выскакал. Обнажил меч. Не надо было. Никогда и никогда снова.
"Рассудок помутился" . Галар развернул коня и поскакал к командующей.
Она остановилась в центре плаца, солдаты встали кругом, хотя на порядочном расстоянии.
Он проехал в круг и натянул удила. - Сир!
Она подняла голову. Казалось, она старается его узнать.
- Это Галар, - сказал он, спешиваясь. - Командир, я принес весть от лорда Хенаральда...
- Слишком поздно, - отозвалась она и подняла кувшин. - Он оставил. Прощальный подарок. Не думала, что он может быть таким... понимающим. Галар, мужа тут нет, но есть ты, черная кожа и все такое. Сойдешь. - Она вдруг села, вытащила пробку и подняла кувшин. - Ко мне, милый любовник. Я трезва с рассвета, и день выдался долгим.
Он подошел, помедлил, оглянувшись на солдат. Они молча следили. Один внезапно отвернулся и упал на колени, пряча лицо в руках.
- Галар. Не выпьешь ли со мной? Отметим мир.
- Мир? Я несу весть о войне.
- Ах, ладно, страхам конец. Слышишь, какие мы мирные? Ни лязга оружия, ни громких голосов. Глупцы вечно болтают, хотя сказать нечего. Ты не замечал? Рты слишком быстро разеваемые убивают семена слов, оставляют за собой бесплодную землю - но бегут - думаю, ты видел в их глазах отчаяние, ведь они мечтают быть садовниками, но таланта не дано, и они сами понимают...
- Командир, что тут случилось?
Она подняла брови: - О, ночь разгула. Эль и вино, но ты знаешь, долгий пьяный сон не дает отдыха. Почему же боги нашего мира превратили всякое удовольствие в отраву? Думаю, эти боги не ведают радости. Заставляют зло казаться добром. И не проси поклоняться таким жалким говнюкам, Галар Барес. Их рай - пустыня. Там мы должны благословлять солнце, избегать мольбы о воде и звать другом адскую жару. Так и вижу пески, усыпанные скорченными остовами душ, но они хотя бы очистились, верно? - Ее улыбку было страшно видеть. - Присоединяйся, садись рядом, любовничек. Выпьем за мир.
Ничего не поняв, но ощутив такую тоску, что даже стыд от откровенных слов про "любовника" куда-то пропал, Галар подошел к ней.
Торас Редоне покачивалась, баюкая кувшин. - Идите сюда, друзья! Последний тост за Легион Хастов! Потом нам конец, вступим в пустыню и поприветствуем кислолицых богов! Объявим добродетелью их пуританское ничтожество и не пожалеем самого святого слова! И что это за слово? Ах да, страдание.
Она потянулась к кувшину.
Кто-то предостерегающе крикнул. Галар Барес выхватил меч. Клинок завизжал. Мелькнуло лезвие, ударив по кувшину. Глина как взорвалась, вино хлынуло кровью из разбитого черепа.
Со всех сторон пробудилось оружие Хастов. Из каждой палатки, из каждых ножен завыли мечи.
Галар Барес пошатнулся под этим давлением, выронил оружие и зажал уши. Но звук был внутри, вгрызался в мозг. Он ощутил себя вырванным, отсеченным от тела и подброшенным к небу, избиваемым криками, нестерпимо высокими воплями. Сквозь слезы он видел: деревянные ножны ломаются, мужчины и женщины вокруг шатаются и падают, открывая рты и усиливая крики.
"Яд. Они все мертвы.
Торас..."
Она стояла на карачках, хватая куски смоченной в вине глины и засовывая в рот, кашляя и давясь - Галару казалось, что он витает высоко над ней. Он видел первые из фургонов на склоне, однако волы падали в ярмах, дрожа и молотя ногами - колеса переднего фургона отлетели, он завалился набок, вываливая бочки.
Видел, как лопается дерево, показывая последний дар Хаста Хенаральда своему легиону - кольчуги из того же металла, шлемы, поножи и наручи. Доспехи отвечали воплям оружия из долины. Возчики пали наземь, кровь текла из глаз, носов и ушей.
Вой все нарастал. Он рвал брезент платок, резал канаты. В далеком западном загоне лошади проломили загородку и в ужасе ускакали.
Галар стал ястребом, попавшим в центр урагана ужасных голосов.
"Капрал Ренид выскакал. Обнажил меч. Не надо было. Никогда и никогда снова".
Рев внезапно оборвался. Галар шлепнулся на землю и в тот же миг его объяла чернота.
"Никогда и никогда снова".
ДВАДЦАТЬ
Эндест Силанн выглядел старым, словно юность вырвали у него, оставив лишь ветхое горе. Очень часто Райзу Херату доводилось видеть лица, изуродованные атаками потерь - и каждый раз он гадал, не скрывалось ли уже страдание под кожей, под прикрытием маски надежд или суеверной смелости, почитающей улыбку подходящим щитом от мирских невзгод. Эти штуки, носимые день за днем, наделенные разнообразными выражениями цивилизованности, оказываются дурной защитой для души, и созерцать, как они крошатся, сдаваясь напору эмоций... Это внушало и смирение, и ужас.
Юный жрец пришел к его дверям как нищий, пальцы сплетенных рук содрогаются, словно в кулаках его новорожденные змеи; в глазах готовность к униженным просьбам и вера, что на просьбу не придет снисходительного ответа. Кто сможет помочь нищему, не видящему спасения в деньгах или в пище, в теплой ночевке?
Райз отступил, приглашая, и Эндест проковылял мимо него как больной, одержимый множеством таинственных и совершенно неизлечимых недугов. Выбрал стул у очага, сел, не готовый говорить, уставился на дергающиеся руки. И так и сидел.
Некоторое время спустя историк откашлялся. - Я подогрел вино, священник.
Эндест покачал головой. - Я сомкнул глаза, чтобы поспать, - начал он, - и встретил тот же страшный сон. Он как будто поджидал меня.
- Ах, как неприятно это звучит. Возможно, помогло бы снадобье, лишающее чувств.
Силанн поднял красные глаза и снова их опустил. - Я не уверен в реальности мира, историк. Таково наследие сна, проклятие пробуждения - и сейчас меня что-то преследует, мне нужно уверение.
