рассеются… Что же это, однако, за даль? Что скрывает она? – Ка-за-р-мы! – совершенно определительно подсказывало возбужденное до героизма воображение».
Замятинские многомиллионные нумера, мерно шагающие под Марш Единого Государства, живущие в домах-коробках на виду у Бюро Хранителей, счастливые своим «математически безошибочным счастьем», – яркое продолжение безумной эстафеты разрушения естества. Воистину, горько признается вслед за Щедриным писатель начала ХХ века, «великая, божественная, точная, мудрая прямая – мудрейшая из линий».
Одобрил бы Угрюм-Бурчеев и жизненный уклад некоего государства Океании, описанный английским писателем Джорджем Оруэллом (псевдоним Эрика Блэра) в романе «1984», который увидел свет в 1949 году, а в нашей стране опубликован только в начале 1989-го.
Здесь есть все, что мило его сердцу. И Старший Брат, царящий над всеми, безраздельно управляющий послушными согражданами. И полиция мыслей с вездесущими телеэкранами, которые неотступно присматриваются и прислушиваются ко всему, что происходит в стране. И расписание работы, быта, отдыха людей, одетых в униформу, которое должно неукоснительно соблюдаться. Не исключено, что щедринский прохвост, построив свой Непреклонск, мог бы провозгласить и три главных лозунга, по которым живет Океания: «Война – это мир. Свобода – это рабство. Незнание – сила». Отменил же он прошлое и будущее и упразднил летоисчисление. Вместе с грамотностью!
Во многом Угрюм-Бурчеев преуспел не меньше, чем его последователи. Если днем он лично руководил жизнью города, то по ночам над Непреклонском витал его дух и зорко стерег обывательский сон.
Также непогрешим и всемогущ Старший Брат: «Каждое достижение, каждый успех, вся мудрость, все счастье, вся доблесть непосредственно проистекают из его руководства и им вдохновлены» (как это поразительно похоже на реальные славословия многим «вождям» и «отцам» разных народов!). И совсем уж по угрюм-бурчеевски обходятся в Океании с прошлым: его непрерывно перекраивают и подгоняют под день сегодняшний, переписывая газеты и речи, переделывая статистику и всевозможные документы, заставляя людей забывать о том, что было, ибо «если факты говорят обратное, тогда факты надо изменить».
Этим логично занимается Министерство правды. Министерство изобилия, естественно, морит людей голодом, а Министерство любви, конечно же, проводит репрессивную и шпионскую работу. Ну, а Министерство мира, как и положено ему, ведает вопросами войны.
Духом щедринского градоначальника проникнуто и убеждение власть имущих Океании в том, что истинному патриоту «не положено иметь никаких личных чувств и никаких перерывов в энтузиазме», так как нет «иной любви, кроме любви к Старшему Брату».
Да, мрачный выстраивается ряд. Очень похожий на то, что было не в книгах…
Но причем тут все-таки, скажете вы, наше неблагородное семейство? Что значат бледные тени на страшном фоне угрюм-бурчеевых?
Многое! Они друг друга производят на свет Божий. Сон разума, считал великий испанский художник Франсиско Гойя, рождает чудовищ. Каждый раз рядом со Старшим Братом оказывается послушный и угодливый Младший Брат – они врозь не живут. Возьмите любого Фамусова или Крутицкого – рядом всегда найдете Молчалина или Глумова, которые хоть и держатся в тени начальственной спины, но тенью не являются. Они «блаженствуют» и «переползают», ни в чем не замечены и свободны «от приговоров истории и потомства».
Во многих пророческих сюжетах Салтыкова-Щедрина бессловесные Молчалины, равнодушно и бездумно выполняющие указания сверху и лично ни за что не отвечающие («Нам, мол, с вами думать неча, если думают вожди» – Маяковский!), играют роль безотказных винтиков и отлично смазанных шестеренок. Это они засели во всевозможных департаментах «Государственных Умопомрачений», «Возмездий и Воздаяний», «Преуспеяний и препон», «Устранения и порождения недоразумений» и им подобных («Комиссия построения» и «Комиссия наблюдения» – Булгаков, комиссия по «управлению согласованием» – Маяковский!). Это они выступали против любых изменений, ибо, как заметил один из щедринских Молчалиных, для нас «всякая перемена – мат!»
Новые поколения Молчалиных в процессе эволюции закрепили родовые качества и приобрели другие. Они размножились, объединились, вросли во все сферы жизнедеятельности общества и стали серьезнейшим тормозом на путях его развития. Потому-то один из самых яростных ударов щедринской сатиры направлен именно против них. Молчалины явные и тайные, названные по имени и безымянные присутствуют во многих произведениях писателя. Но наиболее полно и сочно их коллективный портрет выписан в эпопее «Господа Молчалины», части которой печатались журналом «Отечественные записки» в 1874–1876 годах, а через два года соединились в отдельном издании под заголовком «В среде умеренности и аккуратности».
Более пятидесяти лет разделяет «Горе от ума» и «Господ Молчалиных». Как изменились нравы! То время призывало пылких Чацких, бескорыстно служивших истине и бесстрашно бросавшихся в бой. Это – выдвинуло на первый план Молчалиных, которых «и современники, и потомство разумеют под темным наименованием „и другие“. То было время надежд и стремлений, это принадлежит к таким „минутам затишья в истории человеческой общественности, когда человеку ничего другого не остается желать, как тишины и безвестности“. Молчалины, по мнению писателя, как раз и являются „полнейшими выразителями“ современной действительности, которую вполне можно уподобить сумеркам. Только они „сохраняют среди этих сумерек остроту зрения, они видят и различают“ там, где „настоящий, заправский человек не может сделать шага, чтобы не раскроить себе лба“».
Что же они различают? Ту «счастливую область умеренности и аккуратности, под сению которой зиждется человеческое благополучие, скромное, но прочное, не сопровождаемое трубными звуками, ни блеском апофеоз, но взамен того вполне удовлетворившееся и успокоившееся в самом себе».
Основной – неразменный! – капитал молчалинского клана остается тем же. Вечная валюта! Вложенная в любое сомнительное предприятие, она всегда давала и дает прекрасный процент: «благополучие, до которого нет дела ни современникам, ни истории» и «свободу от приговоров истории и потомства». Общественная репутация всякого Молчалина, как и прежде, заключена в малом: «ни в чем не замечен». А это значит – «послушлив, благонадежен, исполнителен и, стало быть, может быть пристроен к какому угодно делу». Что открывает «целый мир не блестящих, но прочных благополучий… Тут все: и верный кусок пирога, и благосклонная улыбка „нужного человека“, и спокойный послеобеденный сон, и чувство обеспеченности от риска сломать себе шею…»
Разумеется, Молчалины – «не инициаторы, а только исполнители, не знающие собственных внушений». Они никогда никому не бросят слова участия, но и не вздернут никого «на дыбу». Ежели такое случится, и кого-то вздернут, то «ей-Богу, не сами собой!», а по поручению или во исполнение. Вот это – столь знакомое всем и поныне – оправдание как раз и «спасает их и от завистливых подыскиваний современников, и от строгостей истории. И потому их обеспеченность, солидность и уместность растут по мере того, как умаляется, так сказать, истаивает в них сознательность. „Изба моя с краю, ничего не знаю“ – вот девиз каждого Молчалина. И
