О том, что всё это не оторванные от реальной жизни общие рассуждения, свидетельствуют факты самого языка. Так, родственными литовскому глаголу merkti являются такие русские слова, как су-мерк-и, с-мерк-атъ(ся), мерк-ну-ть. Древнерусское меркнути означало ‘темнеть, смеркаться’, а в ряде родственных славянских языков соответствующее слово имеет значение ‘мигать’. Да и сам литовский глагол merkti означает не только ‘закрывать глаза’, но (в возвратной форме) также ‘гаснуть, темнеть’ (например, о свече, солнце и т. д.).
Этимология древнерусского слова зракъ ‘вид’ как мы уже убедились, особых затруднений не представляет. Сложнее обстоят дела в случае со словом злакъ. Ни модель зна-ти → зна-к-ъ, ни *merk-ti → мрак-ъ здесь не подходит. Иное дело, если мы наше пропорциональное уравнение построим на основе аналогии со словом зракъ: zer-ti (→ зрhти): *zor-k-ъ (→ зракъ) =x: *zol-k-ъ (→ злакъ). Решение этого уравнения очевидно: x = *zel-ti. Впрочем, на первый взгляд, пользы из этого решения мы не извлекли никакой, ибо в славянских языках нет никаких следов реконструированного нами глагола.
Но обратимся (в который уже раз!) к литовскому языку. Поскольку славянскому з в литовском будет соответствовать ž (cм. таблицу соответствий), мы ожидаем встретить здесь и действительно находим глагол želti [жяльти][70], который имеет значение ‘расти, произрастать’. Производными этого глагола являются такие литовские слова, как želmuo [жялмýо] ‘росток’, žeimenys [жяльмяни: с] ‘посевы’, а с другим гласным в корне — žolė [жолé:] ‘трава’. В русском языке словами с «растительной» этимологией (то есть связанными с глаголом, означающим ‘расти, произрастать’), помимо слова злак, являются также зелье[71] и зелень. Древность этих слов и их значений подтверждается такими индоевропейскими соответствиями, как латинское слово helus, (h)olus [хéлус, (х)óлус] ‘зелень, овощи’ или фригийское zelkia [зéлкиа] ‘овощи’.
Наконец, следует добавить, что по названию растений в языке очень часто даются обозначения различных цветов и цветовых оттенков: вишневый, малиновый, сиреневый, оранжевый (сравните франц. orange [оранж] ‘апельсин’), лимонный и т. п. Русское прилагательное зелёный и литовское žalias [жáляс] ‘зелёный’ с этимологической точки зрения означают цвет растущей травы, кустов и деревьев. Аналогичное семантическое развитие имело место и в случае с англ. to grow [ту грóу] ‘расти, произрастать’ и green [гри: н] ‘зелёный’, где цветовое обозначение также было основано на абстрагировании одного из внешних признаков растения.
Итак, мы убедились, что аналогия играет очень важную роль в истории языка. Действие аналогии здесь основано на тех же общих принципах, что и решение пропорционального уравнения. Вот почему этимологам в своих реконструкциях постоянно приходится, вскрывая древнейшие этапы развития языка, решать задачи, подобные тем, которые в своё время все мы решали на уроках арифметики.
Разумеется, этимологические задачи гораздо труднее несложных пропорциональных уравнений. Число неизвестных в этих задачах обычно не сводится к одному лишь «иксу»: здесь будет и «игрек», и «зет», и целый ряд других неизвестных. Рассмотренные нами примеры лишь в самых общих чертах иллюстрировали схему решения подобного рода этимологических задач.
И в заключение отметим, что каждый пример на пропорциональное уравнение в задачнике по арифметике может быть решён если не учеником, то учителем. Что же касается этимологических задач, то многие из них до сих пор остаются нерешёнными. Таких задач без ответа можно немало найти в любом этимологическом словаре любого языка.
Глава десятая
Несколько не совсем обычных этимологий
Если бы все анализируемые слова входили в определённые, причём хорошо известные типовые системы фонетических, словообразовательных и семантических изменений, то в работе этимологов, пожалуй, не было бы почти никаких трудностей. К сожалению, однако, каждая из этих систем подверглась в языке весьма существенным преобразованиям. Кроме того, существует немало слов, возникновение которых вообще не связано с той или иной системой.
Приведём несколько примеров с такими словами, происхождение которых не позволяет отнести их к какой-либо из рассмотренных нами систем типовых изменений.
О происхождении названия этого южноамериканского города, столицы Уругвая, существует несколько интересных, но спорных легенд. Приводим две из них.
Каравеллы Магеллана, отправившегося в кругосветное путешествие, медленно продвигались вдоль побережья Южной Америки. Земля долгое время была скрыта за горизонтом. Когда вдали появились очертания гористого берега, находившийся на каравелле испанский монах произнес по-латыни: Montem video [мóнтем видео], что означает Я вижу гору. Это была гора Сьерро.
Именно здесь позднее был основан город Монтевидео, получивший своё название, согласно легенде, в память о радостном восклицании матроса или монаха. Но легенда — это только легенда. Исследования историков показали, что название города Монтевидео возникло, быть может, иным — гораздо более прозаическим путем. Первые мореплаватели, достигавшие на своих хрупких каравеллах побережья Южной Америки, имели обыкновение составлять довольно примитивные географические карты. На этих картах все горы, холмы и возвышенности, не имевшие ещё у мореплавателей особых названий, обозначались римскими цифрами I, II, III, IV и т. д., считая с запада или с востока.
На таких картах и в судовых журналах гора Сьерро, где в настоящее время находится город Монтевидео, была обозначена порядковым номером «шесть»: MONTE VI DE О. Полностью эта запись по-испански означает: monte sexto de oeste [мóнте сéксто де оэсте], то есть ‘шестая гора с запада’. В результате прочтения римской цифры VI как vi [ви] и возникло будущее название столицы Уругвая: MONTEVIDEO — Монтевидео, Впрочем, и это объяснение не более чем гипотеза.
Но Монтевидео для нас с вами — своего рода «экзотика». А возьмите, например, такое бранно-просторечное и совсем уж не «экзотическое» слово, как шантрапа. Слово это также возникло как результат непонимания. Но для того чтобы уяснить себе происхождение слова шантрапа, нам нужно мысленно перенестись в русскую деревню, когда там ещё господствовало крепостное право.
Скучающий помещик решил создать хор и поручил гувернёру-французу отобрать из своих крестьян подходящих певцов. По велению старосты со всех сторон к барскому дому стал стекаться народ. Француз по очереди выслушивал экзаменующихся. Успешно выдержавших экзамен он направлял на веранду, где писарь вносил их в списки хористов. Но большинство кандидатов не выдерживало экзамена. Прослушав очередного такого неудачника, француз говорил: Ilnechanterapas [иль не шантрá па] ‘Он не будет петь’ и жестом указывал в сторону, где, переминаясь с ноги на ногу, уже стояла изрядная толпа забракованных певцов. Слова nechanterapas повторялись во время этого экзамена десятки раз, и когда староста, подойдя к барскому дому, увидел толпу и спросил, записаны ли они в хор, один из крестьян, хотевший показать, что «и мы не лыком шиты», ввернул в ответ непонятное выражение: «Не! Шантрапа!»
— А ну, шантрапа, проваливай на работу! — крикнул староста. И вот появилось в русском языке новое бранное словечко, обозначающее бездельников, ни к чему не пригодных людей.
В каких падежах стоят слова кворум и ребус!
Толковые словари говорят о том, что кворум — это ‘минимальное число присутствующих на собрании, необходимое для того, чтобы сделать его правомочным’.
Слово кворум — латинское по своему происхождению. Оно представляет собой форму родительного падежа множественного числа от местоимения qui [кви:] ‘который’ и буквально означает ‘которых’. Что же это за странная этимология?
С давних пор в английском парламенте существовал обычай — открывать его заседание словами председательствующего на латинском языке. В этом вступительном слове говорилось, что члены парламента, число которых достаточно для того, чтобы собрание было правомочным, могут приступить к работе. От первого слова в латинском выражении quorum praesentia sufficit [квóрум презéнциа сýффицит] ‘коих (или которых) присутствие достаточно’ и берёт начало наше современное русское слово кворум.
