Дневники Льва Толстого - Владимир Вениаминович Бибихин

Силы, как вы видите, совсем не там и не так действуют, как человеку кажется. Пчеле вовсе не кажется, что она переносит пыльцу. Где кажется, что работа есть, ее нет, и наоборот. Это с одиночкой. Но не иначе с обществом. «Когда совершилось явление – оно есть равнодействующая – многих сил, из коих ни одна не имела направление равнодействующей» (Зап. кн. № 2, 8.1.1869). Может и иметь, но случайно и не будет знать об этом.

Ante factum о событиях можно знать только то одно, что о них нельзя знать ничего иначе как post factum [21]. Этим путем Толстой получает сильное основание для отмены всех расписаний.

Заметьте: не так, что человек думает, что делает одно, а делает другое, как пчела, а сокрытие идет гораздо глубже, до того, что он думает и хочет не так, как ему кажется, что он думает и хочет.

Попробуем из замеченного расшифровать запись 24.1.1872 в Зап. кн. № 2.

Для Толстого нетерпимо отделение тела от его действия. Ведь человек это сила. Покуда простирается сила, протягивается и человек. Поэтому там, где наука говорит отдельно о теле и его силе тяготения, Толстой видит протяжение самого тела. Тело тождественно силе. Тело-сила имеет строение. Это строение имеет тенденцию сохраняться. Падение камня на землю это перераспределение составных частей земли как тела-силы, т. е. значит выбрасывающего себя далеко за так называемую поверхность земли, – сохранение строения, когда тяжелое ближе к середине, легкое к краю. Земля большая как такая сила и не сливается с другими телами-силами. Всё дело в плотности, а не в тяготении. Что менее плотно, вытесняется плотным и тогда называется легким. В чём здесь новость. Исключается дальнодействие, всякое воздействие происходит прямым касанием тела к телу, т. е. опять же сила вокруг тела не отличается от тела, отождествляется с ним. Отменяется необходимость объяснять тяготение, радикально, через отмену самого тяготения. Поддержание стабильности системы тел объясняется не балансом центробежных сил инерции, стягиваемых силами притяжения, а тем, что пространства нет, а есть тесно касающиеся друг друга тела, расталкивающие друг друга.

В сверхплотной скорописи Толстого, одними намеками, вставка между запятыми определения «ощущаемой», применительно к атмосфере, подразумевает неощущаемую, невоспринимаемую, только действующую сферу тела, от тела неотделимую, неотличимую кроме как по этому признаку, неощущаемости, а по основному и решающему существу тела, силе, ту же самую. Вы скажете, как может быть действие и не ощущаться. Как пчела несет семена растений, делает это дело, и надежно не ощущает именно потому, что ощущает тяжесть пыльцы на лапках. Лейбница Толстой не упоминает, но мысль та же, может быть славянская (Лейбниц считается по роду славянин), или, вернее, доисторически древняя: кроме ощущаемых восприятий, мы воспринимаем много неощущаемого; небо возможно, даже скорее всего, гремит страшным шумом всегда, с самого начала, беспрерывно, этот грохот нами принимается, как приемник принимает радиоволны, но не ощущается, как мы не ощущаем радиоволны.

То, что мы ощущаем не всё, не означает, что ощущаемое важнее неощущаемого. Другое дело, что ощущаемое плотнее (можно считать это синонимами и тавтологией соответственно), а не ощущаемое разреженнее. Но разреженное может быть интенсивнее, т. е. делать больше существенной работы. Так у Аристотеля пятая стихия, эфир наверху на краю, вовсе не самая плотная, но всё движение под ней идет ступенями от нее.

Вы скажете, что необъясненность тяготения здесь просто перекладывается в мистическое понимание тела. Но вот разница. Нам опыт тяготения непосредственно не дан: свое тело мы ощущаем то легким, то тяжелым, восприятие ньютоновской постоянной массы нам просто недоступно. Это конечно не значит, что она не существует, но <она> на расстоянии, еще ожидающем уточнения, от нашего непосредственного опыта. А вот, наоборот, опыт силы, влияния, нашего присутствия, вообще присутствия, относящегося к нам (в обоих смыслах слова), – очень близок нам.

Заметьте, что от известной античной и вообще вечной схемы «всё во всём своим образом» космология Толстого отличается тем, что как камень падая не проникается воздухом и не впитывается в воздух (надо только теперь всегда помнить, что видимый осязаемый камень имеет, возможно, на самом деле другой вид, имеет неощущаемые, хотя и принимаемые нами сферы, в них входит, возможно, слово камень и символ камня, его место в истории человечества, что-то вроде несомого камнем, как пчелой, семени), так Земля может вместе со всеми своими неощущаемыми сферами, как камень, войти в сферу Солнца, падая в него и компенсируя падение инерцией вращения, как бы на ощупь пробираясь сквозь сферы Солнца, пока не попадет на свое место. Здесь у Толстого, как во многом, недоработка, да и вообще концы его теории не сведены, она состоит из вспышек догадок, так что будьте пока довольны этим образом Земли, пробирающейся со всем своим видимым и невидимым багажом через слои Солнца – помните, не поля притяжения Солнца, а самого Солнца-тела-силы!

Мы свободны понимать сферу Солнца, его тело не в виде шара, а в виде, может быть, осьминога, вообразите другое сложное органическое тело, в пазах которого находят себе место планеты, тоже не биллиардные шары, а тела.

Тяготения нет, но есть притяжение. Опять же, прямой опыт притяжения нам дан, во влечении.

Посмотрим, насколько далеко Толстому удастся продвинуться в физике, полагаясь в сущности только на феноменологию непосредственного опыта.