произведениях более поздней поры.
Таким образом, взаимодействие между частями (словами) и потоком речи (предложением или более сложным структурным целым) могло определяться не только грамматической и лексической типологией разных языков, но и культурно-историческими факторами: характером письменности определенной эпохи, степенью развития тех или иных стилей языка и т.д. Следовательно, степень зависимости значения слова от контекста не прямо увеличивается в процессе развития языка. Широко бытующее представление о том, что чем ближе к современности, тем в большей степени значение слова детерминируется контекстом, оказывается по меньшей мере неточным. Стремление с помощью слова точнее выразить или полнее передать чувство усиливается с ростом культуры общества. Подобное же стремление способствует оживлению тех сил в каждом слове, которые укрепляют его самостоятельность в системе целого (предложения, синтаксического целого и т.д.).
Все это лишний раз иллюстрирует важнейший закон естественных языков человечества – закон взаимодействия частей и целого на всех уровнях каждого языка. Степень зависимости значения слова от системы языка – это таким образом не только проблема актуального членения синтаксического целого, но и проблема уровня исторического развития литературного языка. Вместе с тем в каждую синхронно ограниченную эпоху жизни языка отмеченная проблема решается с учетом характерных черт самого этого языка.
Говоря о самостоятельности слова, следует учитывать различие, существующее между так называемыми знаменательными и служебными словами. Даже при самом беглом рассмотрении вопроса очевидно, что слова типа дом или лев гораздо более самостоятельны и меньше зависят от словесного окружения, чем слова типа в, с, этот.
Имея в виду дифференциацию между словами таких групп, Бертран Рассел писал со свойственной ему образностью выражения:
«Когда вы хотите объяснить слово лев, вы можете повести вашего ребенка в зоопарк и сказать ему: „Смотри, вот лев!“ Но не существует такого зоопарка, где вы могли бы показать ему если или этот…, так как эти слова не являются изъявительными» [184].
Английский философ противопоставил слова этих двух категорий по субстанциональному признаку: слова первой категории выражают субстанцию, слова второй категории ее не выражают («не являются изъявительными»). Такое противопоставление неправомерно, так как и слова второй категории передают субстанциональные понятия, хотя они и лишены непосредственной предметности, характерной для слов первой категории. Но прежде чем подробно рассмотреть этот вопрос, отметим, что сторонники дескриптивной лингвистики развивают сходные с идеями Рассела положения.
«Значение cat ʽкошкаʼ, – пишет Г. Глисон, – можно разъяснить (разумеется, лишь частично) человеку, не говорящему на английском языке, указав на животное, которое cat обозначает. Но объяснить таким образом значение предлога to невозможно. Вместо этого было бы необходимо привести ряд случаев его употребления и тем самым выделить контексты, в которых to встречается регулярно, контексты, в которых оно может встречаться, и те контексты, в которых оно встречаться не может. Иными словами, to имеет характерную для него дистрибуцию» [185].
При всем различии, действительно существующем между самостоятельными и служебными словами, при всей важности изучения многообразных дистрибуций для понимания идиоматики языка в широком смысле нельзя забывать, что слова и первого, и второго типов являются в одинаковой степени словами, и как слова они всегда обладают известной самостоятельностью. Не случайно многие служебные слова могут субстантивироваться («все эти но и все эти если мне достаточно надоели»). Но близость между словами отмеченных двух категорий не ограничивается функциональным соприкосновением. Связь между ними не только функциональная, но и субстанциональная. Обратим на нее внимание.
Как только что было отмечено, все части речи, не только самостоятельные, но и служебные, являются словами. Между тем все слова обладают значениями (особое положение занимают лишь междометия, которые обычно не выражают понятийных значений). Всякое слово, передающее определенное значение, всегда характеризуется, как мы видели, известной самостоятельностью. Весь вопрос в специфичности значений служебных слов в отличие от значений слов самостоятельных. Именно эта специфичность значения служебных слов и определяет отличие понятия самостоятельности в применении к служебным словам от понятия самостоятельности в применении к словам неслужебным [186].
Значения служебных слов обычно выступают как категории обобщенные, менее «предметные», чем значения слов самостоятельных. Предлог в русского языка прежде всего обозначает «внутрь чего-нибудь» (положить в карман). Как всякое полисемантическое слово, предлог в может иметь и другие значения, но отмеченная его семантика является наиболее употребительной в современном языке. Нетрудно заметить, что «внутрь чего-нибудь» действительно менее «предметно» по сравнению со значениями, которые выражают самостоятельные слова типа дом или лев. В силу этой «непредметности» служебных слов их самостоятельность оказывается менее ясно обозначенной, чем самостоятельность так называемых знаменательных слов. Именно поэтому слова типа в или с в большей степени зависят от различных словесных окружений, чем слова типа дом или лев. На льва действительно можно показать пальцем в зоопарке, но аналогичный эксперимент невозможен со словом в, так как оно лишено предметности.
Отмеченное различие отнюдь не приводит, однако, к тому, что слова служебные будто бы вообще не имеют никаких лексических значений и не приобретают никакой самостоятельности, как это кажется, в частности, Б. Расселу [187]. Наличие у служебных слов обобщенных значений обусловливает и их общую самостоятельность как отдельных слов. Дифференциация обнаруживается лишь в различной степени самостоятельности слов двух отмеченных категорий: как известно, более самостоятельными являются слова типа имен существительных или глаголов, менее самостоятельными – слова служебные. Соответственно и увеличивается зависимость второй группы слов от всякого рода контекстных окружений (дистрибуций). Таким образом, различные функции слов двух основных категорий обусловлены различными их субстанциями. Субстанция определяет функцию, функция выступает как производное от субстанции.
В этом можно лишний раз убедиться, обращаясь к истории многих служебных слов в разных языках мира. То, что не всегда ясно на основе синхронных данных, становится очевиднее в диахронном движении. Широко известно, что многие служебные слова восходят к словам самостоятельным. Связь между такими служебными и самостоятельными словами, как русский предлог вследствие и существительное следствие, немецкий предлог trotz ʽнесмотря наʼ и существительное Trotz ʽупорство, упрямствоʼ, венгерское местоимение belé ʽв него, в нееʼ и существительное bél ʽкишка, сердцевинаʼ, очевидна [188]. В одних случаях нити, скрепляющие эти слова, проходят как бы по поверхности самих слов (вследствие – следствие), в других – связи становятся очевидными лишь в результате исторического анализа слова (belé – bél). Но, так или иначе, диахрония вносит поправки в синхронию, вскрывая субстанциональное соприкосновение там, где в чисто синхронном плане оно кажется не существующим.
В некоторых случаях движение от самостоятельных слов к служебным может быть и более сложным. Так, французский предлог chez ʽуʼ восходит к
