нам уже знакомы. Вспомните советы родителя, данные при вступлении в жизнь Алеше Молчалину, и перечитайте наставления Чичикова-отца юному Павлуше: «…учись, не дури и не повесничай, а больше всего угождай учителям и начальникам. Коли будешь угождать начальнику, то, хоть и в науке не успеешь и таланту Бог не дал, все пойдешь в ход и всех опередишь. С товарищами не водись, они тебя добру не научат; а если уж пошло на то, так водись с теми, которые побогаче, чтобы при случае могли быть тебе полезными. Не угощай и не потчуй никого, а веди себя лучше так, чтобы тебя угощали, а больше всего береги и копи копейку: эта вещь надежнее всего на свете…»
Чичиков, как и Молчалин, крепко запомнил эти слова, они «заронились глубоко ему в душу». Вот и в губернском городе Павел Иванович сумел приноровиться и к обществу в целом, и к каждому мало-мальски нужному ему человеку.
«Приезжий, – замечает Гоголь, – во всем умел найтиться и показал в себе опытного светского человека. О чем бы разговор ни был, он всегда умел поддержать его: шла ли речь о лошадином заводе, он говорил и о лошадином заводе; говорили ли о хороших собаках, и здесь он сообщал очень дельные замечания; трактовали ли касательно следствия, произведенного казенною палатою, – он показал, что ему небезызвестны и судейские проделки; было ли рассуждение о бильярдной игре – и в бильярдной игре не давал он промаха; говорили ли о добродетели, и о добродетели рассуждал он очень хорошо, даже со слезами на глазах; об выделке горячего вина, и в горячем вине знал он прок; о таможенных надсмотрщиках и чиновниках, и о них он судил так, как будто бы сам был и чиновником и надсмотрщиком. Но замечательно, что он все это умел облекать какою-то степенностью, умел хорошо держать себя. Говорил ни громко, ни тихо, а совершенно так, как следует. Словом, куда ни повороти, был очень порядочный человек».
Конечно же, Чичиков неповторим. Это не Загорецкий, не Молчалин, не Шприх. Но, согласитесь, в стремлении выказать благонамеренность и услужить полезным людям, в умении надеть любую подходящую маску и высказать удобное мнение он очень на них похож. По-родственному похож! А вот судьба его оказалась поизвилистей, и мы еще вместе поразмышляем, почему она так сложилась и за что всеобщий любимец был изгнан своими обожателями.
Кстати, в подобном положении через двадцать с лишним лет оказался и герой пьесы А. Островского «На всякого мудреца довольно простоты» Егор Дмитриевич Глумов. Он был любим и обласкан самыми разными людьми. Ему покровительствовали и консерватор Крутицкий, и либерал Городулин, и легкомысленная Мамаева, и ханжа Турусина. Решив «подделаться к тузам» и угадав, в чем секрет успеха, Глумов начал «льстить грубо, беспардонно» всем, кто ему полезен, и отталкивать тех, от кого пользы не ожидал.
Успех Глумова – это драма ума, духовное самоубийство. Ставить его на одну доску с нашими героями вроде бы и нельзя. У них угодливость и беспринципность, так сказать, природные, характерные. А здесь – осознанные, приобретенные. Впрочем, это лишь усугубляет вину растленного ума, добровольно продавшего себя в рабство ради молчалинской мечты «и награжденья брать, и весело пожить».
Физиологическая подлость оказалась сродни подлости духовной, и это делает Глумова достойным продолжателем семейной традиции. И основателем собственной ветви, из которой в будущем начнут выходить разноликие угодники.
Больше всего их появилось в середине 1870-х годов в разящих сатирах М. Салтыкова-Щедрина. Здесь читатели встретились не только с отдельными представителями неблагородного семейства, среди которых вновь нашли постаревших Молчалина и Глумова, наконец-то вышедших в люди и приобретших столь желаемое общественное положение. Вместе с писателем они совершили основательнейшие «экскурсии в область умеренности и аккуратности» – под таким названием появлялись журнальные публикации сатирической эпопеи «Господа Молчалины». А также услышали «благонамеренные речи» бессмертных «помпадуров» и «ташкентцев», познакомились с фантастическим вруном, беспринципным адвокатом Балалайкиным, на гербе которого начертано «Прасковья мне тетка, а правда мне мать». У него, кстати, есть прямой родственник из стихотворной комедии А. Писарева «Лукавин» (1823), но тот персонаж – ангел по сравнению с Балалайкиным.
Конечно, негодяи Салтыкова-Щедрина отличаются от своих предшественников, хотя Балалайкин прямо заявляет, что «по женской линии» у него в роду Молчалины, Репетиловы и даже Фамусовы. Но время другое, нравы не те. Правда, повадки остаются прежними. Не случайно свой «настоящий роман», одно из самых ярких произведений – «Современную идиллию», писатель начинает с уже знакомых нам по Грибоедову и Гоголю наставлений, которые героями Салтыкова-Щедрина выполняются столь же охотно и неукоснительно:
«Однажды заходит ко мне Алексей Степаныч Молчалин и говорит:
– Нужно, голубчик, погодить!
Разумеется, я удивился. С тех самых пор, как я себя помню, я только и делаю, что гожу.
Вся моя молодость, вся жизнь исчерпывается этим словом, и вот выискивается человек, который приходит к заключению, что мне и за всем тем необходимо умерить свой пыл!
– Помилуйте, Алексей Степаныч! – изумился я. – Ведь это, право, уж начинает походить на мистификацию!
– Там мистификация или не мистификация, как хотите рассуждайте, а мой совет – погодить!
– Да что же, наконец, вы хотите этим сказать?
– Русские вы, а по-русски не понимаете! чудные вы, господа! Погодить – ну, приноровиться, что ли, уметь вовремя помолчать, позабыть кой об чем, думать не об том, о чем обыкновенно думается, заниматься не тем, чем обыкновенно занимаетесь… Вот это и будет значить „погодить“».
По давней привычке наш герой «сейчас же полетел» советоваться к мудрому приятелю. Угадаете, к кому? Правильно, к Егору Дмитриевичу Глумову! Как возмужал он. Научился, по выражению Фамусова, «сгибаться вперегиб». Уроки прошлого явно пошли на пользу. Все уже сам понял и начал годить. Диалог их стоит перечитать.
«– А тебе что Алексей Степаныч сказал?
– Да ничего путем не сказал. Пришел, повернулся и ушел. Погодить, говорит, надо!
– Чудак ты! Сказано: погоди, ну, и годи, значит…
– Помилуй! да разве мы мало до сих пор годили? В чем же другом вся наша жизнь прошла, как не в беспрерывном самопонуждении: погоди да погоди!
– Стало быть, до сих пор мы в одну меру годили, а теперь мера с гарнцем пошла в ход – больше годить надо, а завтра, может быть, к мере и еще два гарнца накинется – ну, и еще больше годить придется. Небось, не лопнешь».
Остановимся. Первое знакомство с основателями семейства и близкими родственниками состоялось. Главные действующие лица нашего романчика представлены. Пора поговорить о них подробнее и вывести на сцену остальных. Я уже