исторического факта как конструкции, наконец, к полному субъективизму и к идее невозможности понять прошлое… На смену фетишизации исторического факта реалистами натуралистической школы пришла полнейшая мистификация этого понятия абсолютными релятивистами» [201].
Понятие факта менялось не только исторически, но и логически. Один из виднейших представителей позитивизма писал:
«Факт, в моем понимании этого термина, может быть определен только наглядно. Все, что имеется во вселенной, я называю фактом. Солнце – факт, переход Цезаря через Рубикон был фактом, если у меня болит зуб, то моя зубная боль есть факт…» [202]
Как видим, в некоторых направлениях современной философии обнаруживается стремление либо взять под сомнение само наличие самых разнообразных материальных фактов (уже знакомый нам абсолютный релятивизм), либо уравнять принципиально разнородные факты (Солнце и переход Рубикона) и тем самым бросить тень на убеждение, согласно которому многообразные науки имеют дело с многообразными фактами, во многом несводимыми друг к другу (поэтому Солнце и переход Рубикона гетерогенны как факты). Наука о языке имеет дело со своими фактами – со звуками разных языков мира, с грамматическими системами в их смысловом и формальном выражении, со словами и их значениями и т.д. Во всех этих случаях наука о языках опирается на факты самих языков, на их звуковую, грамматическую и лексическую материю. Поэтому общая теория «значения и отношения» в науке о языке предстает как теория взаимодействия между материей естественных языков и теми отношениями, которые и организуют эту материю, и сами зависят от нее.
Вместе с тем следует постоянно учитывать, что понятие материи языка, как и понятие языкового факта (языковых фактов), в наше время предстают как понятия гораздо более сложные, чем это представлялось младограмматикам в конце минувшего столетия. Само явление взаимодействия категории значения и категории отношения в лексике и в грамматике осложнило наши представления о материи языка.
В предшествующей главе я уже вспоминал прекрасную работу С. Карцевского, который в 1929 г. писал:
«Если знаки языка были бы неподвижны и каждый из них имел лишь одну функцию, то язык превратился бы в простое собрание этикеток. Вместе с тем невозможно представить себе живой язык, знаки которого оказались бы настолько подвижными, что их семантика определялась бы одним контекстом» [203].
Действительно, всякий национальный язык, в особенности язык с большой культурно-исторической традицией, полифункционален. Как общее правило, его слова и грамматические категории многозначны и способны к разнообразным обобщениям. И хотя контекст оказывает влияние на значения слов, подобное влияние нисколько не препятствует словам сохранять свои общие значения и вне той или иной ситуации, независимо от конкретного окружения.
Категория отношения воздействует на категорию значения, но ею же и определяется.
После всего сказанного можно так определить общее (или основное) значение слова, общее (или основное) значение грамматической категории: это такое значение, которое контекстно не обусловлено и которое выделяется говорящими или пишущими на данном языке людьми (как на языке родном) обычно раньше других значений слова, раньше других значений данной грамматической категории [204].
Итак, в главе была сделана попытка показать, что:
1) открытие частичной релятивности категории значения в лексике и грамматике привело к оформлению двух противоположных концепций языка в нашу эпоху; это открытие в одних случаях (первая концепция) стало стимулировать более глубокое изучение самой категории значения в ее взаимодействии с категорией отношения, в других же случаях (вторая концепция) упомянутое открытие привело к доктрине абсолютной релятивности самого языка, к представлению о языке как системе, бытующей лишь в конкретной ситуации;
2) как представляется автору, первая концепция, учитывающая новейшие достижения науки, вместе с тем остается концепцией последовательно материалистической, тогда как сторонники второй концепции, также стремящиеся осмыслить все новое, вместе с тем делают неправомерные выводы, объявляя язык ненаблюдаемым, отказывая ему в объективной реальности его же собственного существования. Превращая частичную релятивность языковых категорий в релятивность абсолютную, вторая концепция тем самым становится концепцией неприемлемой;
3) как представляется автору, непримиримая антиномия отдельных единиц и отношений между ними в такой науке, как языкознание, – выдуманная антиномия. Только при неглубоком подходе может показаться, что единицы (если сохранить этот условный термин) и отношения между ними бытуют в языке независимо друг от друга. Говорят: единицы языка (в фонетике, в лексике, в грамматике) вне системы самого языка не существуют. Совершенно справедливо. Но при этом нельзя забывать, что и система (структура) языка сама по себе, без единиц, из которых она слагается и которые она же организует, оказывается системой-пустышкой, системой-мифом. Какого-либо естественного языка, состоящего из «чистых отношений», человечество не знает и не может знать до тех пор, пока язык остается средством общения людей, средством передачи их мыслей и чувств.
Автор сознает: проблема взаимодействия категории значения и категории отношения и в самих естественных (национальных) языках и в науке об этих языках – большая и сложная проблема. Она ждет дальнейших разысканий на материале различных языков и в их современном состоянии, и в их историческом прошлом.
Глава четвертая.
Противостоят ли социальные факторы факторам имманентным в науке о языке?
Положение о том, что язык – это общественное явление, общественный феномен уже давно стало трюизмом. В наше время, едва ли найдется серьезный человек, даже далекий от лингвистики, который не понимал бы, что язык существует в обществе и дает возможность людям понимать друг друга, общаться друг с другом. А такие понятия, как общество, общение, общественный, связаны между собой не только этимологически, но и функционально. Поэтому общественная (социальная) природа языка кажется совершенно очевидной.
Однако это положение сейчас же перестает быть трюизмом, если мы попытаемся ответить на вопрос о том, что такое общественная (социальная) природа языка, как следует понимать в этом словосочетании прилагательное общественный? [205] Больше того. В лингвистике нашего времени здесь существуют прямо противоположные толкования. Пока отмечу лишь две полярные концепции: для одних ученых «социальная природа языка» отождествляется лишь с внешними условиями бытования каждого отдельного языка, для других – «социальная природа языка» – это сам язык в процессе его функционирования. В свою очередь каждая из этих противоположных доктрин имеет множество градаций и подразделений, о которых речь пойдет в дальнейшем изложении.
Обратим внимание и на другие принципиальные расхождения. Как следует понимать раздел языкознания, который обычно именуется социальной лингвистикой или социолингвистикой? Если имеется особый раздел науки о языке, посвященный социальной природе языка, то в каком отношении к этому разделу находятся другие разделы лингвистики? Оказываются ли они антисоциальными
