по определению еще не достигнута (61).
При таком телеологическом статусе связи конструирование связи в смысле выявления ее исходя из фактов – значило бы пройти мимо их сути, которая с самого начала в стремлении к цели. Нелепо наблюдением выискивать – повторим, об этом уже говорилось – смысл явлений души, когда та же наша цель, жизнь или ее спасение, исходно уже связала все факты, которые перед нами.
Почему вообще нужен анализ? Опять же, такова структура жизни! Она прорыв к своему как цели, свое исходно дано как родное, и оно исходно же рассыпается на шаги к нему. Так муравей берет иголку, тащит и т. д. Целое (связь) присутствует в нём как сама жизнь. Как данность оно подлежит описанию, но как неприступная подлежит анализу (62).
Важно: связь (целое) анализируется не потому что в ней исходно есть состав, она сложена из частей – нет, она проста, – а потому что подойти к ее простоте непросто, нужны ступени. Анализ Дильтея поэтому собственно конструкция, но из органического начала, как жизнь сплетает себя вокруг своего же влечения к своему.
Без конструкций (63).
Закон развития – то же что связь, ее цельность. «Развитие имеет тенденцию к прочной связи». Эта связь – «душевный облик» (65). Он хороший по определению? По-видимому, это сформировавшаяся душа.
На верхнем этаже всех конкретно образующихся связей у Дильтея – связь этих связей, «живая связь человеческой души», «связь в живом сознании». Вообще «душевная жизнь есть связь» (22) [29].
Через Дильтея здесь говорит европейская тысячелетняя традиция. Не в том дело, что он по складу и установкам настроен на традиционное благо, не скептик и не нигилист. Ницше разоблачает платоническое и христианское благо, он говорит как скептик и нигилист ужасные вещи, но – из того же теплого дома европейской культуры. Она уникально сложилась и настроена на свое продолжение. Она продолжается через последовательность поступков.
Сказать «душевная жизнь есть связь» – укорененный в европейских традициях личный поступок Вильгельма Дильтея. Он дает обещание, беря на себя задачу обеспечить его, что наука, построенная на психологии как углублении в жизненную целость, и наука о духе, исходящая из первичной связности жизни, будет работать на продолжение успешного предприятия этой культуры. Это поступок и нравственное требование от уверенности, что Европа, школа личности, традиция духовности, язык культуры и воля продолжат Европу.
Дильтей участвует всем существом в обещании, которое он дает. Эта целость участия входит в дильтеевское понятие связи. Связь связей предполагает участие всего существа, волящего, говорящего, надвигающегося. И такое участие может быть само собой, без поступка?
Кто же инициатор поступка. Поступка завязывания связи. Дильтей этот вопрос не ставит. От кого начало, архе, принцип, власть? От человека? Если в Geisteswissenschaften это начало не ставится под вопрос, то в естественных науках и подавно. И там и там мы поставлены перед фактом связи, нам ее уже диктуют. Диктует воля? Ее не хватит для постоянства. Страсть? Она надежна, пока длится.
Вспомним конец «Государства» Платона. Диктует любовь обещающая. Не себе обещающая – а красоте, драгоценности, тому, что прелестно и захватывает. Как поется в свадебной песне, «это вот моё» [30]. Не должен шокировать кажущийся захват в формулах «ты моя, ты мой»: смысл здесь не столько принадлежности, сколько открытия своего. В формулах «я твоя, я твой» тоже не столько отдача себя в частную собственность другому, сколько уверенное приглашение другому расшифровать свое, родное, собственное.
В его интимную тайну всё так или иначе со временем тонет. Если пойти на один шаг дальше Дильтея, то можно сказать и скажем: в начале связи брачная связь. Как знак от знаю, так от беру, fero, – брак. Связь, какую имеет в виду Дильтей, так или иначе предполагает встречу на глубоком уровне, интимном, и беременность, вынашивание своего. В предыдущем курсе «Грамматика поэзии», читая стихи «Памяти Бродского» Ольги Седаковой в связи с браком в Ригведе (мысли-чувства как невесты) и в Евангелии (притча о девах со светильниками чувства, в ожидании жениха), мы уже подбирались, нерешительно, к брачной связи и порождению. С другого конца, но не совсем с другого, мы говорили об этом по поводу этимологии слова знаю, в этимологическом корне которого жена, и, в порядке опять же образных картинок, которые ничего не доказывают, а только иллюстрируют, так что если бы не было сопровождения нашей феноменологии в истории языка, мы рыли бы там же, но вот это сопровождение всегда почему-то оказывается что есть, – я говорю, в связи с первоначальным смыслом слова знак, lingam, родовой признак и также в смысле связи. Наша цель, как всегда, не этимологические поиски, а феноменология. Уже не нужно привязывать то, что у нас получается, к чему-то расписанному, мы можем стоять на своих ногах. – И еще по поводу побочных соображений. Это как турист, альпинист может не видеть, не смотреть вокруг, видеть только камень, в который он вбивает скобу. Но альпинисту не запрещается смотреть вокруг. И в конце концов, если бы человек не смотрел сначала на далекие пейзажи, задача для альпиниста вообще не была бы поставлена. Оглядываясь вместе со мной на разные открывающиеся пейзажи, держитесь узкой задачи. Она сейчас у нас совсем маленькая и конкретная: почему две сравнимых по размаху и задаче мысли, два философа жизни, Дильтей и Толстой, германская мысль дает основание как будто бы для двух групп наук, каждая в своем праве, одна естественные науки, другая науки о духе, – русская мысль признаёт только одну науку, одно надежное знание о том, что должно быть, и о том что есть, но только ближайшим образом надежно есть, как тепло, холод, смерть, спасение, а об атомах первичным образом знать недоступно.
Теперь. В наше время, сто лет после Дильтея, когда прибор для измерения радиации, которую чувства не воспринимают, иногда так же нужен, как глаза, за дильтеевским различением кажется прочный резон. Так? Наукотехника такая же или прочнее опора человека, как глаза, уши и ноги? Или невидимость, неслышимость радиации в принципе не отличается от того, что давно известно как сглаз, или influentia, influenza, которая ведь тоже – влияние звезд – простыми чувствами не отличается, или mala aria, дурной воздух, малярия, которая не пахнет. С радиацией существенной разницы снова нет. Чуть передвигается граница между видимым и невидимым. Но ведь она и всегда была неопределенная. Расширение видимого в природе зато испорчено сокращением видимого в духовном, здесь почти всё стало невидимо.
С этой точки зрения разница
