Вершиной археографического мастерства членов Румянцевского кружка оказалась публикация древнейших письменных памятников славянской литературы, сохранившихся в древнерусской книжной традиции. Они были помещены Калайдовичем в качестве приложения к его выдающемуся исследованию о жизни и творчестве болгарского писателя IX–X вв. Иоанна экзарха. Это издание стало первой публикацией источников литературы и языка целой исторической эпохи, открыв широкие возможности для ее изучения. Среди 15 впервые опубликованных Калайдовичем памятников оказались переводы Иоанна экзарха Болгарского на славянский язык греческих литургических книг, отрывки из славянской версии сказаний о Троянской войне — «Повести о разорении Трои», список запрещенных в России XVII в. книг — «О книгах истинных и ложных», сочинение монаха Храбра, повествующее о составлении славянского алфавита (последнее было известно до этого), и другие[161].
Рассматривая все эти материалы как «богатый запас для филологов», Калайдович отмечал, что он «никогда не решился бы сохранить такой точности или, что все равно, гравировать подвижными литерами (тексты. — В. К.), если бы предмет самого сочинения того не требовал»[162]. Именно здесь Калайдович впервые в истории русской археографии четко сформулировал мысль о необходимости применения различных принципов передачи текстов славянских и русских письменных памятников в зависимости от древности их списков. Источники, имевшиеся в его распоряжении в списках по XV в. включительно, он издал с сохранением не только правописания, но и титл, надстрочных и других знаков, а также букв, вышедших из употребления. Памятники в списках после XV в. публиковались уже более упрощенно: раскрывались сокращения, исправлялись писцовые ошибки и т. д.
Таким образом, Калайдовичу, как и Кеппену, удалось, хотя и в менее последовательной форме, создать своей публикацией источниковую базу не только для исторических, но и для лингвистических и палеографических изысканий. Этому же служили и факсимильные изображения образцов почерков различных рукописей, помещенные в качестве приложения к исследованию. Книга Калайдовича широко использовалась учеными позднейшего времени.
Калайдович в своем исследовании рассмотрел начало славянской письменности и деятельность Кирилла и Мефодия. Исходя из признания народной основы письменного языка славянских народов — церковно-славянского языка, он связывал его происхождение с языком моравов, хотя тогда же Каченовский обосновывал древнесербское, а Востоков — древнеболгарское происхождение церковно-славянского языка. Собрав все известные в то время факты о возникновении славянской письменности, Калайдович на их основе доказывал процесс перехода славянской культуры из Моравии в Болгарию, где преемником «всего доброго, учиненного Мефодием», стал современник болгарского царя — книголюба Симеона писатель и ученый Иоанн экзарх.
Разбирая основные труды Иоанна экзарха, Калайдович охарактеризовал его как одного из замечательных славянских ученых древности, видного преобразователя славянского языка в язык литературный. Русская письменность, в которой сохранились труды Иоанна экзарха, по мнению Калайдовича, восприняла лучшие традиции древнейшей славянской культуры.
Соединив в себе исторические, лингвистические, палеографические сюжеты и одновременно описание и издание десятков русско-славянских памятников письменности, книга Калайдовича стала выдающимся явлением. У нее и в научном плане счастливая судьба. Г. С. Виноградов, подробно проследивший историографию вопросов, поставленных и решенных в этой работе Калайдовичем, отметил, что в литературе с тех пор речь идет «обычно не об антитезисах, которые бы выставлялись последующими исследователями прежних вопросов, а лишь о дополнении к исследованию автора (Калайдовича. — В. К.) и о продолжении»[163].
Работу Калайдовича об Иоанне экзархе Болгарском удачно дополнил вышедший в 1825 г. русский перевод книги Й. Добровского о Кирилле и Мефодии, осуществленный в Румянцевском кружке Погодиным[164]. К исследованию чешского ученого были присоединены публикации сводных житий Кирилла и Мефодия по спискам Публичной библиотеки и собрания Румянцева и отрывка о Кирилле из рукописного хронографа. Перевод книги Добровского сопровождался критическими замечаниями Погодина, Кеппена и Востокова на целый ряд выводов чешского ученого. Здесь же были помещены выписки из Остромирова Евангелия, оказавшиеся наиболее точными из всех известных до этого публикаций отрывков памятника.
К этим двум работам примыкало и задуманное членами кружка издание славянского перевода греческой поэмы Константина Манассия, содержавшей сведения о болгарах и интересной как источник по истории славянского языка. Публикацию поэмы намечалось осуществить с максимальным приближением к оригиналу. По предложению Востокова копирование памятника Штрандманом в Ватиканской библиотеке должно было производиться полностью без каких-либо исправлений «ни в одной букве», ибо «места нелюбопытные (по-видимому) для историка, могут быть весьма любопытны и поучительны для грамматика и для антиквария». Как вскоре выяснилось, копия Штрандмана не удовлетворяла этим требованиям[165].
Очевидно, таким же способом члены кружка намеревались осуществить и издание произведения древнесербской литературы XIV в. — Родослова архиепископа Даниила, повествующего о деяниях сербских королей и церковных деятелей, подготовка которого связывалась с именем сербского ученого В. С. Караджича[166].
К началу XIX в. было всего несколько отечественных публикаций иностранных известий о России. Наиболее популярными среди них являлись выписки И. Г. Стриттера из византийских историков и «Историческое описание иностранных источников, в которых находятся сведения о России» И. Ф. Булле. Подобные издания представляли собой извлечения или пересказы иностранных материалов, часто публиковавшиеся к тому же без перевода на русский язык.
План издания корпуса иностранных известий о России Румянцев разрабатывал вместе с Кругом, Френом и Аделунгом. Он должен был включать не случайную выборку извлечений из иностранных документов, а многотомное издание памятников, состоящее из нескольких серий под общим названием «Российская дипломатика. Иностранные источники».
Одна из серий намечалась под названием «Кодекс дипломатический ливонский» (по другим данным название иное: «Российская дипломатика. Польский и литовский источники»). В 1814 г. неизвестное доверенное лицо от имени Румянцева вело переговоры с бароном Унгерн-Штернбергом об издании собранных им документов по истории Прибалтики (в том числе из Кенигсбергского архива). Такая публикация материалов на языках оригиналов по предварительным расчетам могла составить 8–9 томов. При тираже в 500 экземпляров требовалось около 60 тысяч рублей (включая факсимильное воспроизведение частей текстов наиболее интересных документов, но без гравировки печатей). Окончательной договоренности достигнуто не было. Унгерн-Штернберг потребовал украсить титульный лист издания «изображениями рыцарства лифляндского, эстляндского и курляндского», а также русского и прусского монархов. К тому же одновременно с переговорами с Румянцевым Унгерн-Штернберг через министра внутренних дел Козодавлева настойчиво добивался выделения денег на издание также и от русского правительства[167]. Вряд ли это могло устраивать Румянцева, мечтавшего о своем гербе на будущей публикации.
По новому плану, задуманному после этого, кружок намеревался издать материалы Кенигсбергского архива, копии которых частично поступили в Московский архив Коллегии иностранных дел в 1815 г., а также документы Литовской Метрики и рукописную часть сочинения М. Догеля. Однако подготовка и этой серии ограничилась частичным копированием соответствующих материалов.
Другая серия должна была включать публикацию сочинений иностранцев — военных, дипломатов, представителей науки, церкви, купцов, авантюристов, побывавших в России и оставивших дневники, мемуары, хроники, дипломатические донесения с ценными сведениями по географии, этнографии и истории страны.
По просьбе Румянцева Аделунг составил проект издания 57 таких сочинений XV–XVII вв. В 1818 г. на средства графа он переиздал на немецком языке «Записки о Московии» немецкого дипломата и путешественника XVI в. Сигизмунда Герберштейна[168]. По обилию и точности географических, исторических и бытовых описаний «Записки» занимают одно из первых мест среди сочинений о России иностранных авторов. Работа Аделунга фактически вышла за рамки простого переиздания «Записок», оказавшись ценным сводом фактического материала об их авторе и библиографии изданий его «Записок». Правда, она была опубликована на немецком языке, что затрудняло ее использование, но уже вскоре в Москве но распоряжению Румянцева Ф. Фовицкий осуществил русский перевод «Записок» с их базельского издания 1571 г. Очевидно, из-за цензурных препятствий перевод остался в рукописи[169].
