«Однако ж в сомнении мудрость велит слушаться внутреннего голоса. Я верю, что вы друзья и что такие, как вы, не могут умышлять лиходейства. Добро пожаловать!»
(«in doubt a man of worth will trust in his own wisdom. I believe you are friends and folk of honour, who have no evil purpose. You may go in»).
Эти три фразы практически дословно воспроизводят слова датского дозорного в «Беовульфе». Первое предложение является парафразом максимы, о которой говорилось выше. Второе перекликается с его словами: «Я вижу ясно, с добром вы к Скильдингу путь свой правите». А третье — с его разрешением: «Теперь идите». Первая фраза Гаймы отвечает канонам англосаксонской риторики, которой была присуща аллитерация и четырехкратное ударение (doubt / trust, worth / wisdom), поскольку ристанийцы, как и англосаксы, питали слабость к нравоучительным сентенциям. Арагорн из явно тактических соображений изъясняется с дозорным в том же стиле, чтобы произвести на него нужное впечатление: «Однако же редкий конокрад пригоняет коня хозяевам».
Впрочем, диалоги со стражами преследуют гораздо более важную цель, нежели простое копирование «Беовульфа». Благодаря им мы получаем представление о том, как ристанийцы понимают честь и достойные манеры, поскольку этот обмен репликами в каком-то смысле шире обычного приветствия. В нескольких местах мы видим, что ристанийцы при всей своей безусловной дисциплине не соблюдают жесткие правила субординации, которые приняты в современной армии или, например, в бюрократическом аппарате. Эомер сомневается, стоит ли ему одалживать лошадей Арагорну, Гимли и Леголасу. Он знает, что Теоден уже и так пребывает в ярости из-за утраты Светозара, и к тому же ему был дан приказ доставлять всех чужестранцев к конунгу. Однако когда Арагорн категорически отказывается следовать за ним и объясняет причину такого отказа, Эомер решает ослушаться приказа конунга: «Следуй своим путем, а я — я дам тебе лошадей». Он знает, что наказание за такое ослушание может быть очень суровым, вплоть до смертной казни, но все равно поступает по-своему: «Как видишь, ручаюсь за тебя — и, может статься, ручаюсь жизнью. Не подведи меня».
Нельзя не обратить внимание на то, что второй по старшинству человек в отряде, Эотан, немедленно предпринимает попытку оспорить этот приказ, хотя в конечном счете уступает. Безымянный страж-привратник тоже решает ослушаться приказа, хотя ему велено не «пропускать ни единого чужестранца», потому что не желает подчиняться Гриме Гнилоусту, а Гайма, как мы увидим позднее, решает вопрос c посохом на собственное усмотрение. Он также возвращает Эомеру его меч до того, как получил соответствующее распоряжение, и это не ускользает от внимания Теодена. В современном мире подобное предвосхищение решения военного трибунала было бы расценено как очень серьезное нарушение, на которое никто не стал бы закрывать глаза. Однако Теоден не придает этому большого значения.
Все эти сцены призваны показать читателю, как ристанийцы относятся к свободе. И хотя, как описывает их Толкин, «крепки духом были ристанийцы и преданы своему государю», они, в отличие от нас, не подчиняются сводам письменных норм. Они в большей степени вольны принимать самостоятельные решения и полагают это своим долгом. Они не готовы поступиться значительной частью своей независимости ради подчинения старшим по званию, что нехарактерно для наших современников. Так Толкин наводит нас на вывод о том, что, даже если эти люди не слишком «цивилизованны» и находятся на «варварском» этапе развития, это ничуть не умаляет их достоинств. Они одновременно могут педантично следовать обрядам и при этом гораздо проще смотреть на многие вещи, чем наши с вами современники.
В ходе дальнейшего повествования Толкин еще неоднократно напомнит нам о том, что письменность у ристанийцев была не слишком развита. Буквально первая же характеристика, которую дает им Арагорн, звучит следующим образом: «Смышленые и простоватые: книг у них нет, лишь песни помнит каждый». Впоследствии он процитирует образчик их поэтического творчества: «Где ныне конь и конный? Где рог его громкозвучащий?» — в основу которого легли строки древнеанглийского стихотворения «Скиталец» (The Wanderer); а призыв Теодена, обращенный к его войскам в главе 6 книги III, — «Конники Теодена, конунг зовет на брань» — вдохновлен стихотворением «Фрагмент Финнесбурга» (The Finnsburg Fragment), к которому Толкин написал комментарии, опубликованные уже после его смерти, в 1982 году.
В томе «Возвращение короля» мы более подробно знакомимся с поэзией ристанийцев, которая следует строгим канонам древнеанглийского стихотворного размера: это и песнь о походе в Гондор (глава 3 книги V), и песнь про могилы у Мундбурга (глава 6 книги V), и прощальная песнь, которую сочинил в память о конунге Теодене его менестрель Глеовин (глава 6 книги VI). Обращает на себя внимание тот факт, что почти все ристанийские песни и стихи, которые встречаются по ходу повествования, полны глубокой печали: в культуре, где все передается из уст в уста, перед поэзией стоит именно эта задача — выражать скорбь по поводу неизбежного забвения и одновременно бросать ему вызов. Она выполняет те же функции, что и копья, которые ристанийцы втыкали в землю в память о павших, курганы, воздвигнутые над их могилами, и цветы, ковром укрывающие эти курганы. Проезжая мимо одного из таких захоронений, Эомер восклицает:
«Ржа и гниль источат их копья, но курган останется навеки — стеречь Изенгардскую переправу».
Когда они подъезжают к Медусельду по дороге, лежащей между курганами предков Теодена (их прообразами можно считать курганный некрополь в Саттон-Ху в Англии и захоронение Гаммель-Лейре в Дании), Гэндальф, глядя на белые цветы, которыми поросли могилы, говорит:
«Смотрите, как ярко они белеют! Называются поминальники, по-здешнему симбельмейны, кладбищенские цветы, и цветут они круглый год».
Толкин здесь озвучивает идею, которая нехарактерна для остальных многочисленных попыток реконструировать прошлые обычаи варварских народов: она заключается в том, что сам факт ненадежности средств передачи информации в этих обществах делает любые воспоминания бесконечно более ценными, а фольклор — одновременно исполненным грусти и полным ликования. Как часто бывает у Толкина, воссоздавая картины прошлого при помощи собственного воображения, он придает им особую эмоциональную глубину.
Культурные контрасты: Гондор и Ристания
Есть еще одна отличительная черта ристанийцев, на которую указывают как особенности их поведения, так и различные образы, вызывающие соответствующие ассоциации, но, чтобы описать ее, нам придется провести некую параллель. Как уже отмечалось выше, Толкин явно намеревался противопоставить друг другу Ристанию и Гондор, причем на нескольких уровнях: так, например, он негласно сравнивает Теодена и Денэтора (более подробно об этом сравнении будет рассказано в следующей главе) или (устами Эомера) описывает Боромира несколько снисходительно:
«Он больше походил на быстрых сынов Эорла, чем на суровых витязей Гондора, и стал бы, наверно, в свой час великим полководцем».
Эомер явно считает, что ристанийцы в бою гораздо сноровистее гондорцев, тогда как для самих гондорцев народ Ристании — это лишь «Средний Клан», то есть промежуточное звено между действительно цивилизованными людьми (которыми являются они сами), и Людьми Тьмы, например дунландцами или хородримцами.
Кто же из них прав и в чем состоят различия? И может ли так быть, что правы и те и другие? Ответы на эти вопросы Толкин скрыл в самом повествовании, предоставляя нам возможность поближе познакомиться с особенностями этих двух культур.
Контраст становится очевидным, когда мы наблюдаем два схожих эпизода, во время которых сперва Пин, а затем Мерри предлагают свои услуги Денэтору и Теодену соответственно (глава 1 и глава 2 книги V). В обеих главах разыгрывается примерно одна и так же ключевая сцена: хоббит вручает свой меч правителю в знак преданности, а тот принимает его клятву и возвращает оружие владельцу. Именно эта схожесть и позволяет подчеркнуть те нюансы, которые принципиально отличают ристанийского конунга от властителя Гондора. Мерри действует в порыве искренних чувств, «тронутый чуть не до слез лаской старого конунга», и отклик Теодена оказывается столь же сердечным. Вся церемония выглядит следующим образом. Мерри, обращаясь к конунгу, говорит: «Позволь Мериадоку из Хоббитании присягнуть тебе на верность!» — а Теоден отвечает на это: «С радостью позволяю. Встань же, Мериадок, — отныне ты наш оруженосец и страж Медусельда». Нет никаких сомнений в том, что, присягая Теодену на верность, хоббит берет на себя серьезные обязательства, но оба участника обряда обходятся буквально парой фраз.
