образную композицию стихотворения.
При жизни Мандельштама эти стихи не печатались, в современных изданиях они публикуются по сохранившемуся списку руки Надежды Яковлевны, где последние три строфы отделены чертой от предшествующих. Однако семантически текст делится не на две части, а на три – по три строфы в каждой. Первая часть – экспозиция, в ней заданы мотивы и образы, на которых держится сюжет. Главный из них связан с темой света: зарница, луч, вспышка, сияние – это образы прошивают все стихотворение от начала до конца, придают ему цельность и композиционную завершенность. Собственно, явление света и есть его основная тема, вводимая в первом же стихе словом «зарница». Первое явление света катастрофично: «жизнь упала, как зарница» – упала, но не рухнула, в ней случилось что-то природно-стихийное и в то же время единичное, интимное, связанное с личной виной. Дальше начальный стих как будто опровергается, сюжет движется не по линии обрушения жизни, а по линии развития световых образов. От плана самого общего поэт через запятую переходит к самому конкретному – «как в стакан воды ресница», – и это характерный для Мандельштама ход, уравнивающий большое и самое малое в личном переживании событий.
«Ресница» – знаковая деталь, возникающая и в других мандельштамовских стихах, один из блуждающих образов его поэзии. «Ресничной» темой начинается стихотворение 1935 года, вызванное известием о смерти Ольги Ваксель: «На мертвых ресницах Исакий замерз…»; появляется эта тема и в двух переводах сонетов Петрарки 1934 года: «Ресничного недолговечней взмаха» («Как соловей, сиротствующий, славит…»); «Срок счастья был короче / Чем взмах ресницы» («Промчались дни мои – как бы оленей…»). Но в оригиналах Петрарки ресницы не упомянуты – они привнесены в оба переложения волею переводчика. И эти переложения тоже связаны с воспоминаниями об Ольге Ваксель – во всяком случае именно так считала Надежда Яковлевна Мандельштам [278]. Итак, образ Ваксель отмечен этой деталью в стихах Мандельштама, что совсем не случайно: в стихах самой Ольги Ваксель ресницы встречаются много раз, как и в ее мемуарах, где ее норвежский муж фигурирует с прозвищем «Реснички» [279]. Вместе с тем длинные красивые ресницы – это и характерная черта внешнего облика самого Мандельштама, зафиксированная в воспоминаниях о нем, обсуждавшаяся Ахматовой и Надеждой Яковлевной [280] и попавшая в обращенное к нему стихотворение Цветаевой: «отрок / Лукавый, певец захожий, / С ресницами – нет длинней» («Откуда такая нежность?», 1916). Выходит, что «ресница» в мандельштамовском стихотворении 1925 года – заветная деталь, объединяющая поэта с возлюбленной, знак их близости, общности, родства, но это проясняется только из биографического контекста, не известного читателю. Если же говорить о структуре стихотворения, то эта деталь – композиционный замок, открывающий лирический сюжет и замыкающий его в финальных строфах, в образе «заресничной страны», где возможно совместное счастье.
К теме лжи и вины («Изолгавшись на корню, / Никого я не виню») есть комментарий Надежды Яковлевны: «В стихах Ольге Ваксель выдумана “заресничная страна”, где она будет ему женой, и мучительное сознание лжи – жизнь изолгалась на корню. Он не переносил двойной жизни, двойственности, разлада, совмещения несовместимого и всегда чувствовал себя “в ответе” (чувство виновности и греховности), как сказано в группе поминальных стихов» [281]. Эти психологические пояснения важны для мемуаров, для биографии, а для развития лирического сюжета важно другое: мотив вины влечет за собой тему первородного греха, проступающую во второй строфе – в образе «яблока ночного», предлагаемого возлюбленной, только соблазнителем здесь выступает не женщина, а сам поэт.
Образ яблока имеет большую историю в поэзии Мандельштама, это образ широкого семантического спектра, здесь же, в этих стихах, он несет скрыто-эротическую окраску, усиленную упоминанием «сбитня свежего крутого» – сладкого пряного напитка, предлагаемого героине вместе с ночным яблоком. Эротическая семантика «яблочной» темы раскрывается во втором стихотворении того же времени, также связанном с Ольгой Ваксель:
Я только запомнил каштановых прядей осечки,
Придымленных горечью – нет, с муравьиной кислинкой;
От них на губах остается янтарная сухость.
В такие минуты и воздух мне кажется карим,
И кольца зрачков одеваются выпушкой светлой;
И то, что я знаю о яблочной, розовой коже…
«Из табора улицы темной…», 1925
Тут слышатся отзвуки библейской Песни Песней, сравним: «О, ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна! Глаза твои голубиные под кудрями твоими; волоса твои, как стадо коз, сходящих с горы Галаадской…»; «Как лента алая губы твои, и уста твои любезны; как половинки гранатового яблока – ланиты твои под кудрями твоими…» (Песнь Песней 4: 1, 3) [282]. В стихах о зарнице эротические мотивы не развернуты, но имплицитно они присутствуют, образ яблока совмещает в себе тему запретного плода, грехопадения и чувство полноты и радости жизни – этими чувствами, этой радостью сопровождается «яблочная» тема и в других сочинениях Мандельштама.
Вслед за традиционно-символическим, мифологическим «яблоком» появляются в стихотворении детали бытовые, подчеркнуто прозаические – «валенки», «тулупы», но и они подсвечены райским светом. Возникает тема легкости и движение вверх («как пушинку подниму») – как будто вопреки падению вниз, с которого начинается стихотворение.
Третья строфа – видение ангела-возлюбленной [283] и апофеоз света, достигаемый особой оптикой: Мандельштам строит кадр в контражуре, как в фотографии или в живописи, когда источник света находится позади изображаемой фигуры. Ангел светится в луче, идущем из-за его спины. Можно (но не обязательно) договорить и домыслить: «светлая паутина» – это светящиеся волосы возлюбленной, вроде нимба, а «золотая овчина» – это ее шуба, просвеченная фонарным лучом. Надежда Яковлевна без связи с этими стихами вспоминала: «…Ольга Ваксель ходила в нелепой шубе, которую сама называла “шинелью”. Именно в этой “шинели” она цвела красотой, которой я не могла не завидовать» [284]. В мандельштамовском стихотворении «нелепая шуба» преображается в «золотую овчину», и вся фигура возлюбленной предстает золотым светящимся ангелом. Золото – особая тема у Мандельштама и особая краска в его образной палитре; здесь напомним лишь один пример из стихотворения 1920 года: «А счастье катится как обруч золотой…» («Я в хоровод теней, топтавших нежный луг…»). Золото – символ счастья, красоты, полноты; в нашем стихотворении метафорой счастья оказывается «золотая овчина», ей вторят «тулупы золотые» в предпоследней строфе – связь этих образов с «золотым руном» древнегреческого мифа кажется несомненной и неслучайной.
Другой значимый образ этой строфы – луч, тоже один из устойчивых образов Мандельштама, луч в
