Пожалуйста!
Книжная обложка, безжалостно: Революционный шедевр. Глубокое и трогательное повествование. Бестселлер New York Times. Пошел на хрен.
Когда я спрашиваю у кого-нибудь, что они больше всего ненавидят в обложках романов, все, как правило, отвечают: цитаты из литературных обзоров и отсутствие блерба. Потому что читатели жаждут получить хотя бы намек на то, что происходит в книге, и вы обязаны дать им хоть что-то.
Один из способов изобразить историю, когда истории нет – привести запоминающиеся, необычные подробности из описания героев или места действия (см. главу «Будьте сороками»). Второй способ: писать как можно проще. Мне нравится фраза «Этот новый роман – говорящая картина» в рекламном тексте к книге «Внесите тела» Хилари Мантел [192] (у этого романа также невероятный сюжет, но он многим знаком). Еще мне понравилась концовка блерба к роману Анны Бернс «Молочник» [193]: «Это история о сплетнях и слухах, молчании и намеренной глухоте. Это рассказ о катастрофических последствиях бездействия». Не правда ли, список крепких существительных намного привлекательнее, чем напрасно потраченные прилагательные. К тому же слово «бездействие» звучит неожиданно, его трудно предугадать.
Но моя техника при описании прозы – создать точку, в которой возникает напряжение. Другими словами, если ничего на самом деле не происходит, надо создать впечатление, что что-то может происходить. Придумай противопоставление (пусть даже из пары слов, например, как описание Флоры как «золотого тирана» в книге писательницы Элизабет Тейлор [194] «Душа доброты»). Намекни на будущее действие. Задай вопрос. Внеси нотку остроумия и неожиданности. Хороший пример – блерб на первом издании книги Оттессы Мошфег «Мой год отдыха и релакса». С одной стороны, типичная книга из тех, в которых ничего не происходит. Нервная молодая женщина из Нью-Йорка решает провести год в состоянии вызванного таблетками полусна, вот вроде бы и все [195]. То есть сюжета – минимум. Но блерб замечательно обходит этот недостаток действия (если мы вежливо отведем взор от стандартной формулы «три прилагательных и наречие» в его начале):
Шокирующий, забавный и странно нежный роман о молодой женщине, экспериментирующей с наркотической спячкой, ее поддерживает и поощряет один из худших психиатров в мировой литературе. На первый взгляд, у героини масса жизненных преимуществ. Молодая, стройная, красивая, выпускница Колумбийского университета, она живет в апартаментах на Манхэттене, оплачиваемых из ее наследства. Но за всем этим – огромная пустота, и дело не только в смерти родителей или в том, как к ней относится бойфренд, делец с Уолл-стрит, или в садомазохистских отношениях с так называемой лучшей подругой. А на дворе – 2000-й, и город, сверкающий богатством и возможностями. Почему же все так ужасно неправильно?
Мне этот рекламный текст понравился вопросом в конце – такие вопросы любят задавать психиатры, а еще употреблением слова «стройная» в описании героини: оно кажется довольно нелепым в своей честности. Далее в блербе говорится, что роман «болтает ногами, сидя на краешке 11 сентября», и это мне тоже понравилось, потому что мгновенно рождает ощущение дискомфорта.
Еще один великолепный пример, как можно сделать что-то из ничего, – блерб к роману Шандора Мараи «Угольки» [196]. В этой книге двое мужчин садятся за стол и ужинают, вот и все. Но блерб ухитряется превратить малое в большое через ритм, драму и предположения:
Тьма опускается на замок у подножья Карпат, двое предаются последней совместной трапезе. Они не видели друг друга сорок один год. На их последней встрече была прекрасная женщина, но то была встреча-предательство, три жизни были разрушены, с тех пор каждый из них одинок. Но сегодня вечером вино разогрело кровь, и пришло время поговорить о былых страстях и той роковой встрече.
«Предательство», «роковая встреча» – толком ничего не сказано, но я, читатель, хочу узнать.
Роман Джулиана Барнса «Попугай Флобера» [197] – о типе, разыскивающем птичье чучело, но текст на обложке умело обходит этот момент:
В «Попугае Флобера» вы найдете: Флобера, попугая, медведей и железные дороги; наше понимание прошлого и заграничной жизни; Францию и Англию, жизнь и искусство, секс и смерть; Жорж Санд и Луизу Колет, эстетику и джем из красной смородины, а также таинственного рассказчика – английского врача в отставке, чья жизнь и тайны неторопливо раскрываются перед нами.
Мне нравится это лишенное эмоций начало «вы найдете», после которого перед нами – список того, что «мы найдем», а в словах «неторопливо раскрываются» нам обещают действие.
А как насчет еще одного гранда высокочтимой интеллектуальной прозы Иэна Макьюэна? В романе «На берегу» [198] действия не очень-то много, о чем, к сожалению, блерб на бумажной обложке недавнего издания говорит слишком уж откровенно:
Июль 1962-го. Эдвард и Флоренс, поженившиеся сегодня утром и сумевшие сохранить невинность до свадьбы, приезжают в прибрежную гостиницу в Дорсете. За ужином у себя в номере они пытаются побороть страхи перед наступающей брачной ночью, но еще не знают о том, что события этой ночи будут их потом преследовать всю жизнь.
Я просто не уверена в том, что читатель вынесет для себя что-то из этого блерба, а хотелось бы все-таки, чтобы он вынес хоть что-то. Это напомнило мне аннотацию к одному французскому фильму, который я недавно смотрела на Netflix. «Страстная преподавательница философии средних лет после непредвиденного развода переосмысливает свою и так уже достаточно изученную жизнь». Мы с мужем посмотрели друг на друга и сказали: «Ну, там явно ничего происходить не будет». Совершенно верно, ничего и не происходило. Героиня зависла в деревне, обсуждая философию в компании каких-то студентов, а еще завела кошку. Вот, в общем-то, и все. Однако я все-таки что-то почерпнула из фильма: очаровательные парижские сцены и то, как классно Изабель Юппер хлопает дверями. Но, думаю, Netflix все же следовало хотя бы постараться пригласить нас с помощью блерба к просмотру, а не отпугивать. А еще можно было бы вместо блерба ставить заставку-колокольчик с надписью: «В фильме ничего не происходит».
И теперь мы переходим к книгам, которые преднамеренно игнорируют саму идею сюжета и экспериментируют с формой умышленно дезориентирующим способом. В таких книгах вы просто должны отдаться потоку: отсутствие сюжета в них – средство самовыражения, описанное в рекламном тексте к книге Фланна О’Брайена «Злой дух Пука, Добрая Фея, царь Свиини, я и мой дядя» [199]. В нем говорится, что это произведение – «мешанина из идей, мифологии и бессмыслицы». Но один из моих любимых образцов обложечных текстов – на твердой обложке пародийного романа Аласдера Грея «Бедные-несчастные» [200]. На самом деле здесь сразу два текста, один озаглавлен «Блерб для дорогого
