Кумачовый — кумашный — кумач
Словообразовательное разнообразие обнаруживают и слова с корнем кумач-: кумачовый — 2 раза (оба — в сатирическом изображении Царя из поэмы-сказки «Царь-Девица»), кумашный — 6 раз (из них 5 — в той же поэме), и кумач — 3 раза (из них 2 — там же). Для слов с этим корнем характерно сохранение связи с обозначением ткани:
А кумач затем — что крови
Не видать на кумаче! (И., 267);
В кумашной палатке
Плывет без оглядки —
С солдаткой (И., 430);
Молодость! Мой лоскуток кумашный! (И., 186).
Косвенную связь с обозначением цвета царских одежд сохраняют эти слова в изображении Царя, причем стилистическая сниженность эмблематичного цветообознания (ср. традиционно-поэтическое пурпурный, пурпуровый) мотивируется покраснением Царя от пьянства и от внезапного потрясения:
— Веселитесь, наши верные народы!
Белогривый я ваш Царь, белобородый.
Круговой поднос, кумачовый нос,
Мне сам черт сегодня чарочку поднес! (И., 397);
Разом хмель пропал от этого сказу,
Растаращился, что сом пучеглазый,
Вздоху нету, — гляди, лопнет шаром.
«Так в супружестве живем во втором!..»
Дрожит сын, шепочет,
Вином виски мочит,
Хлопочет вокруг той горы кумачовой:
Лик — шар сургучовый, краснее клопа.
«Ох, батюшки, — так и ушел без попа!» (И., 400).
В контексте поэмы слова с корнем кумач- совмещают в себе и символическое обозначение огня, крови, народного восстания, поэтому атрибутивное парное сочетание Царь-Кумач, а также сочетание Русь кулашная — калашная — кумашная в ее заключительных строках синкретически включает в себя многоплановую символику красного цвета при обозначении народного бунта как стихии:
— Смеялся — плачь!
— Грозился — трусь!
Да, Царь-Кумач,
Мы — Красная Русь!
Твоя мамка мы, кормилка никудашная,
Русь кулашная — калашная — кумашная! (И., 434).
Из всех слов с корнем кумач- только слово кумашный развивает в произведениях М. Цветаевой чисто цветовое значение, ни прямо, ни косвенно не связанное в контексте с названием ткани:
Белый стан с шнуровочкой,
Да красный кушак. —
Что за круг меж бровочек,
Кумашный пятак?
(…)
Аль пастух полуночный
Здесь жег костер?
Али думу думамши —
Да лоб натер? (И., 385 — о Царевиче перед свиданьем с Царь-Девицей).
Очевидно, такому семантическому преобразованию способствует фонетическое: превращение относительного прилагательного в качественное осуществляется легче благодаря изменению /чн/ — > /шн/ в корне слова.
Преимущественное употребление слов с корнем кумач-именно в поэме-сказке «Царь-Девица», по-видимому, объясняется ее особой стилистикой, ориентированной, с одной стороны, на фольклорную поэтику, а с другой — на стихию народного просторечия, в целом же — на народное сознание. Если пурпур — драгоценная ткань, то кумач — дешевая, распространенная в среде простого народа, связанная с его представлением об эталонной красоте и потому естественно становящаяся основой образности при обозначении красного цвета во всей совокупности его переносных и символических значений. Кроме того, сатирический образ Царя в поэме близок к образам царей из русских народных сказок и балаганных пьес. Это царь высмеиваемый, и поэтому естественно стилистическое снижение эмблематического цветообозначения (пурпурный — > кумачовый) и его переосмысление, основанное на народной символике кумача ('кровь', 'пожар', 'народный бунт'). Е. Фарыно, показывая принадлежность Царя потустороннему, «подземному», миру, выделяет в слове кумач и его производных еще и значение 'товар' — атрибут «гостя» — человека из другого мира (Фарыно 1985б, 117–119).
Анализ употребления этимологически родственных слов рдяный — румяный — ржавый — рыжий и их производных, а также однокоренных в современном русском языке слов пурпуровый — пурпурный — пурпур, багровый — багрец и кумачовый — кумашный — кумач позволяет сделать некоторые обобщения.
1. В поэтических произведениях М. Цветаевой развитие переносных значений слов цветовой номинации связано с жанровой и стилистической дифференциацией словообразовательных дублетов, существующих в языке.
2. Преобразование относительных прилагательных в качественные с абстрагированием собственно цветового значения обусловлено фонетической трансформацией основы слова.
3. Абстрагирование цветового значения слов активно осуществляется словообразовательной трансформацией прилагательных в существительные (ржа, ржавь, ржавость, рдянь, рденье, пурпур, багрец, кумач), такая трансформация большей частью сопровождается устранением адъективных суффиксов. Признак интенсивности цвета может абстрагироваться и глагольностью цветообозначения (рдеть).
Характер символического цветообозначения при наличии цветовых синонимов в ряде случаев обусловлен стилистически и идеологически, что определяется философией поэта и жанровой принадлежностью текста. Так, эмблематичность пурпурного цвета царских одежд служит у Цветаевой только отправной точкой для выражения нового значения — духовного лидерства, в свою очередь подверженного переоценке. «Царским» же цветом представлен кумачовый в его карикатурной трактовке применительно к образу сказочного Царя. Поэма «Царь-Девица» отражает народную трактовку кумачового, кумашного как символа народного бунта и стихии.
5. ГИПЕРБОЛА В ЦВЕТООБОЗНАЧЕНИИ
Поскольку поэтика М. Цветаевой — это во многом поэтика безмерности, безграничности, выхода за пределы, гипербола в ее творчестве — важнейшее средство передачи смысла («Преувеличенность жизни || В смертный час», «Преувеличенно, то есть: || Во весь рост» — И., 452). Гиперболичность цветообозначения может проявляться по-разному: формами превосходной степени прилагательных (белейший, наичернейший), сравнительными оборотами (Бузина глаз моих зеленей! — И., 313), метафорой (И, упразднив малахит и яхонт — И., 555), заместительным цветообозначением (Гак дети, в синеве простынь — И., 237), цветовой номинацией денотатов, цвета не имеющих (Так в воздухе, который синь — И., 237).
Формы превосходной степени образуются у Цветаевой разнообразными способами, возможными в русском языке — присоединением суффикса — ейш-, приставок наи-и пре- преимущественно от прилагательных черный и белый, изначально связанных с противопоставлением света и тьмы со всеми их коннотациями:
На дохлого гада
Белейший конь
Взирает в полоборота (С., 166);
Пребелейшей Ариадны
Все мы — черные вдовцы (И., 695);
