Ознакомительная версия.
Подозреваю, что созданную Водолазкиным смысловую «луковицу» можно – и нужно – раздевать еще долго, разворачивая под разными углами, рассматривая снятые слои на свет и не испытывая при этом ни разочарования, ни скуки. Конечно, механистически-безупречная китайская шкатулочка, в которой даже детективная интрига (как ни странно, она тут тоже есть) в конце концов закруглится с приятным металлическим щелчком, – это не совсем то, чего мы ожидали от автора восхитительно расхристанного «Лавра». Наверняка сейчас на Водолазкина посыплются обвинения в том, что он пожертвовал чем-то высоким ради коммерческого успеха, на ступенечку спустившись с олимпийских высот к жанровой прозе. Что же до меня, то на мой взгляд «Авиатор» – шаг не вниз, не вверх, а вбок, в сторону, прочь с натоптанной тропы. Более того, только теперь мы можем точно сказать, что в русской литературе появился новый большой и важный писатель. Не академический ученый, однажды едва ли не случайно написавший хороший роман, не мастер «автоматического письма», специалист по успешному воспроизводству единожды найденного приема, но – настоящий писатель, способный каждый раз ловить и привораживать читателя по-разному.
[91]
Вокруг шахты Лошань в местности Цзюго сгущается тьма: поговаривают, будто местные функционеры всем прочим деликатесам предпочитают блюда из… младенцев. Невинных крошек жарят, варят, запекают в меду и подают к столу руководящих работников-ганьбу, чтобы утолить их извращенную тягу к изысканности, но главным образом потакая стремлению стареющих аппаратчиков навечно сохранить молодость и жизненную силу (считается, что в этом деле мясо детей не имеет себе равных по эффективности). Расследовать макабрический сюжет из столицы в Цзюго отправляется следователь прокуратуры Дин Гоуэр – скверный отец, несчастливый муж и неудачливый любовник, наделенный к тому же слабой переносимостью спирта; именно это последнее свойство оказывается для него фатальным в краю, название которого буквально переводится как «страна вина». Начав выпивать в первой же главе, Дин Гоуэр не просыхает до последней страницы, что накладывает существенный отпечаток на происходящее, окутывая и сам ход расследования, и размышления героя по его поводу мягкой поволокой алкогольного бреда.
Детективная линия соседствует в романе с эпистолярной, состоящей из переписки самого автора и его поклонника – некого Ли Идоу, начинающего литератора и профессионального знатока вина. Третий же слой текста образуют фрагменты из книги этого самого Ли, якобы присланной им на суд Мо Яня, которые диковинным образом перебрасывают мостик к первому и, в сущности, основному сюжету – каннибальскому…
Ну да, – понимающе хмыкнет тут умудренный опытом читатель. Цветистая переписка с обильными литературными коннотациями, а также рассуждениями о винной культуре Китая – для экзотики и колориту, детектив – чтобы удержать читательское внимание, «роман в романе» – для связки. Всё вместе – идеальное чтение для офисного планктона, мейнстрим в чистом виде. Но Мо Янь – китаец, и книгу свою он писал прежде всего в расчете на соотечественников, поэтому наши привычные читательские стереотипы в отношении «Страны вина» не срабатывают. Так, вопреки ожиданиям, самой прозрачной и понятной оказывается эпистолярная линия, в то время как «детектив» отдает то пелевинским абсурдом, то средневековым романом о похождениях судьи Ди – китайского Шерлока Холмса. «Роман» же Ли Идоу и вовсе не укладывается ни в какие привычные жанровые рамки – уж не говоря о том, что он категорически отказывается выполнять функцию «клея», скрепляющего две другие составляющие романа. Ну, а если добавить к сказанному, что текст «Страны вина» насквозь пронизан аллюзиями на непонятное, цитатами из непостижимого и сатирой на неизвестное, то может показаться, будто на выходе должно получиться нечто, возможно, прекрасное, но едва ли удобочитаемое – по крайней мере, с точки зрения европейского читателя.
И вот тут-то в дело вступает особая магия Мо Яня – та самая, которая (наряду, разумеется, с политическими соображениями) и принесла китайскому прозаику самую престижную литературную награду в мире. Из странного, пестрого и на первый взгляд совершенно несоразмерного материала он ухитряется собрать образцовый, как сказали бы американцы, «page-turner». Непонятная сатира и загадочные аллюзии довольно быстро перестают мешать и становятся элементами декора, в то время как глубинная сущность текста – парадоксальная, абсурдная, магическая и завораживающая – выходит на первый план. Экзотическая сувенирная безделка неясного назначения внезапно оборачивается подлинным сокровищем – эдакой «энциклопедией китайской жизни» во всей ее чарующей и немного пугающей многослойности.
Российскому читателю со «Страной вина» повезло: известие о присуждении Мо Яню Нобелевской премии хронологически совпало с выходом первого его романа по-русски. Благодаря этому премиальный медиатолчок сработал по максимуму: с самого своего появления «Страна вина» не покидает десятку лидеров продаж в столичных магазинах. И вполне закономерно: нобелевские лауреаты всегда продаются неплохо, однако если для таких «трудных» авторов, как Герта Мюллер, премиального всплеска внимания хватает в лучшем случае на пару недель, то у Мо Яня шансов на долгосрочную читательскую любовь существенно больше. В конце концов, как точно выразился обозреватель газеты «Guardian», «его же просто интересно читать».
[92]
«Признания Ната Тернера» – самый спорный и неполиткорректный роман во всем остальном, в общем-то, безупречного американского классика Уильяма Стайрона (российскому читателю он известен главным образом по романам «И поджег этот дом» и «Выбор Софи»). В самом деле, история, в нем изложенная, заставляет читателя усомниться в истинности расхожего суждения о том, что «белый и черный братья навек». Речь в «Признаниях» идет о восстании, поднятом неграми-рабами в юго-восточной Вирджинии в 1831 году и не имевшем никакой иной цели, кроме тотального уничтожения в округе всех белых – до грудных младенцев включительно.
Вирджиния – не Алабама и не Миссисипи, там никогда не было чудовищных хлопковых и табачных плантаций, да и само рабство носило сравнительно мирный, патриархальный характер. Более того – никто из чернокожих героев романа не подвергался каким-то притеснениям. Хозяева были к ним более или менее добры, а рассказчику – собственно Нату Тернеру, негритянскому проповеднику и зачинщику восстания, – его первый владелец даже дал приличное образование. Однако это не сдержало гнева восставших рабов, а скорее наоборот – подхлестнуло его.
Почему? Именно этот вопрос становится ключевым и для автора, и для всех его белых героев. Ответа на него они доискиваются в обстоятельных и неторопливых предсмертных признаниях виновника всей этой кровавой вакханалии. Однако сухой остаток, который можно выпарить из пятисотстраничного негритянского эпоса, поражает своим лаконизмом.
Вы хотите узнать, почему? Да просто потому, что белые и негры – существа различной природы, и хотя различие это не описывается категориями «лучше – хуже», оно, тем не менее, извечно и непреодолимо. А мирное сосуществование представителей разных биологических видов на общей территории возможно лишь до поры – как бы обе стороны ни стремились его сохранить.
Мнение Стайрона, озвученное устами Ната Тернера, можно оспаривать, однако изложено оно настолько убедительно, что полностью игнорировать его едва ли возможно, – особенно учитывая то, что в основе романа лежат подлинные, документально зафиксированные факты американской истории.
[93]
Афроамериканка, написавшая роман о страданиях чернокожих рабов в Америке второй половины позапрошлого века и получившая за него сначала Пулитцеровскую, а потом и Нобелевскую премию, – согласитесь, начало не слишком обнадеживающее. Так и подмывает понимающе улыбнуться, заговорщически подмигнуть в пространство и пробормотать что-то вроде «Афроамериканка? Рабы? Нобелевка? Ну-ну».
Так вот – не трудитесь даже складывать губы в понимающую улыбку: своего «нобеля» эта семидесятилетняя тетенька с внешностью чернокожей «мамми» из «Унесенных ветром» получила совершенно заслуженно. Другое дело, что приятным чтением ее книгу назвать трудно, – если, разумеется, под приятностью понимать отсутствие болезненных ощущений.
История бывшей рабыни Сэти, накануне Гражданской войны бежавшей от непомерных мучений, претерпевшей в пути мучения еще бо́льшие и убившей собственную маленькую дочь, лишь бы только не отдавать ее в рабство, даже и не пытается казаться реалистичной. Созданный Моррисон мир буквально кишит фантомами – причем как в переносном, так и в самом прямом смысле этого слова. Незримые и неосязаемые призраки прошлого мучают Сэти и ее близких, но в то же время вокруг них бродят и призраки вполне, если можно так выразиться, реальные – например, злобный и неупокоенный дух маленькой девочки, убитой собственной матерью, или страждущая душа старухи-проповедницы, некогда объявившей себя святой, но после передумавшей.
Ознакомительная версия.
