Подумайте только: «Слово о полку Игореве» будет создано лишь пятьдесят четыре года спустя. Сам Игорь двинется «почерпнуть шеломом Дону» через пятьдесят два года… Какая бесконечная даль! Но в этой дали уже Иванко Павлович утвердил свой памятник на берегу великой реки в глухой лесной чаще, возле мало кому в мире ведомого озера!.. И он достоял до нас.
Не удивительно, если историк Н. Воронин пишет: «Запечатленный в народном эпосе Леванидов крест на Пучай-реке отражает привычный образ путевого креста на «пучинах» у порогов и перекатов».
Мы знаем теперь об ИГНАЧ-КРЕСТЕ на Селигерском водном пути. Знаем о БОРИСОВОМ КАМНЕ с крестом на Двине. Почему бы не быть где-нибудь когда-то и Леванидову Кресту? Такое же имя, как все остальные.
Однако опытные исследователи заподозрили тут наличие и второй возможности. Не исключено, что крест назван «Леванидовым» не потому, что его сооружал какой-то Леонид. В греческих церковных памятниках нередко определением «либанитес», то есть изготовленный из ливанского кедра, сопровождается описание «креста господня», того, на котором, по преданию, был распят Иисус Христос. Очень может быть, что «честной крест Леванидов», который видели на своих путях наши богатыри, был отражением в уме слагателей былин образа мифического креста и его греческого эпитета.
Для нас сейчас это не составляет разницы: несомненно, каждый такой крест служил в свое время важнейшим опознавательным признаком места. И Игнач-Крест и Борисов Камень, безусловно, могли превратиться в топоним. Мог быть таким топонимом и «Леванидов крест». Пусть не реальным, вымышленным. Мы ведь как раз такие сейчас и рассматриваем. На этом примере особенно ясно видим, что любой топоним, подлинно существующий или только творчески воссозданный, строится всегда на один лад, в одной общей манере и системе. Это-то как раз и делает вымышленное столь же живым, как и реально сущее…
Как антитезу к Смугре-реке, связанной с радостными воспоминаниями об одержанной великой победе (неважно, какой именно: все победы Родины радуют народную память), надо назвать другой сказочный поток — САФАТ-РЕКУ.
На Сафат-реке свершилось событие трагическое и печальное: на ней пришел конец русским богатырям. В результате несчастной битвы с подавляющими силами «поганых» врагов они окаменели на поле сражения.
Но исследователи не без основания видят в затейливом, не по-русски звучащем имени мрачной реки отголосок совсем инородных славянскому миру, занесенных к нам с христианством библейских мифов. В Ветхом завете неоднократно упоминается ДОЛИНА ИОСАФАТОВА, в которой когда-либо бог Иегова созовет народы на свой верховный суд. Своего рода «Долина Смерти». Из этой самой Иосафатовой долины, вероятно, и «вытекла» траурная Сафат-река нашего народного творчества.
Я не имею никакого намерения перечислять здесь все без исключения фантастические топонимы русских сказок, преданий, легенд. Да это и невозможно.
Я мог бы, разумеется, коснуться «отчества» реки ДНЕПР: в устном народном творчестве он — СЛАВУТИЧ, то есть «сын славы».
Я мог бы, вслед за А. Веселовским, поразмышлять над именем былинной СОРОГИ-РЕКИ, возможно представляющий собою какую-то вольную вариацию на древний топоним СУРОЖ — торговый город в Крыму. В то же время я призадумался бы над возможной связью этого гидронима с северным названием рыбы «сороги», которую Даль приравнивает к плотве, а Фасмер относит к ельцам. Этимологи выводят ее имя из финского «сэрки» — плотва, красноперка, но видят в таком производстве существенные трудности: из «сэрки» по законам языка должна бы в русском получиться «серега», а не «сорога»… И все-таки то, что рыба, которую так зовут, водится в реках нашего Севера, именно там, где сказывались и веками хранились древние «старины» — былины, делает связь между рыбкой и именем реки, как мне представляется, довольно вероятной.
Можно было бы вспомнить топоним ЗЕМЛЯ ТРОЯНЯ, полусказочный, полупредысторический. По-видимому, он связан с именем римского императора Траяна, утвердившего власть Рима на берегах Дуная и Прута, в непосредственном соседстве с землями наших предков, и преобразившегося в их памяти в какое-то грозное языческое полубожество.
Встала обида в силах Дажьбожа внука,
Вступила девою на землю Трояню…
Так щемяще-образно и в то же время так смутно говорит «Слово о полку Игореве»… Где именно была расположена Трояня земля? Почему она называлась так, кем была названа? Мы можем только гадать…
Ну и наконец, пришло мне на память милое имя былинной речки СМОРОДИНКИ. Казалось бы, проще простого. По берегам стольких глухих северных речушек кустятся заросли неприхотливой дикой смородины, так душисты они летним днем, так приятно было древним людям вдруг наткнуться в чаще на сочные кисти черных ягод, что как будто все ясно. Смородинка значит — река, текущая в зарослях смородины…
Да, но что вы скажете, если я напомню вам, что у нас на Севере существует не одна, а много рек с именами СМЕРДА, СМЕРДЕЛЬ и им близкими?
«Смерда», «смрад» и «смородина» — слова одного корня. Наши прапращуры были не так взыскательны к запахам, как мы: может быть, чуяли они их лучше, но наши вкусы и наше распределение запахов на приятные и неприятные были им, вероятно, чужды. Смородина-ягода названа так за свой крепкий, но, несомненно, приятный аромат. «Смердами» звали крестьян, — вероятно, высказывая презрение к вечно копошащимся в земле, возящимся с навозом, рабам и женщинам, на которых главным образом лежали тяготы земледелия, — белорукие, ухоженные дружинники и гридничьи отроки князей. Слово означало «пахучие», но тут оно подразумевало совсем не аромат. А там, где слова этого корня становились топонимами, они могли означать просто «пахучая», без всякой, положительной или отрицательной, оценки запаха. Мало ли существует рек, раздвинув прибрежные кусты возле которых, вы вдыхаете внезапно сильный запах! Иногда приятный, диких трав, мяты, хмеля, валерьяны. В других случаях — кружащий голову от какого-нибудь болиголова или багульника. Порою — ржавый запах торфа и железистой воды…
Старые «называтели» вовсе не думали о нас, для которых слово «смрад» приобретет единственное значение — вонь, отвратительный запах. Они даже не подозревали, что так произойдет. И вполне возможно, реку они называли Смородинкой не по ягоде-смородине, а за то же, за что и эта ягода носит свое имя. За запах. Какой? Представления не имею.
Наши дни, наши сказки…
Прошли столетия. Мир изменился. Теперь даже самому заядлому мечтателю не придет в голову вообразить себе на круглом глобусе земном незнаемую страну с молочными реками и кисельными берегами — прекрасный и счастливый остров Утопию. Им не осталось места под размеренной сеткой нанесенных для скуки долгот и широт.
Человечество поняло: мечтать о счастливой стране стоит только для того, чтобы реально существующие страны сделать счастливыми. Построить Утопию наяву.
Правда, еще не так давно старые грезы жили в головах людей. Помните СТРАНУ МУРАВИЮ, куда собрался — вчера, в двадцатых годах! — маленький, измотанный тяжким детством и юностью Никита Моргунок Твардовского? Ведь «Муравия» его мужицкой мечты одной ногой стояла там, на острове Утопия. Но шаг второй ногой Моргунок уже готовился сделать в свое подлинное завтра. В наш мир.
Страна Муравия? Как возник в голове у поэта тот чисто сказочный топоним?
Бог весть, конечно; рассказать об этом мог бы только сам Твардовский. Но, думать надо, ему подкинула имя богатая народная память.
Навряд ли приходил ему на мысль древнегреческий, на Боспоре Киммерийском, возле нынешней Керчи и Тамани, стоящий город МИРМЕКИЙ, эллинская колония. А ведь имя Мирмекий значило «Муравьеград», «Муравейск». Искони веков муравьи представлялись людям образцом трудолюбия и справедливости, примером «совестного» распределения общественных прав, обязанностей и благ.
Не знаю, думал ли Твардовский, работая над своей поэмой, о детских годах Льва Николаевича Толстого.
А ведь Николенька Толстой придумал игру в «муравейных братьев», игру во всеобщую любовь, в нравственный подвиг. Удивительная была игра, и сам Толстой, размышляя впоследствии над ее благородной странностью, задумывался: а почему именно «муравейные»?
Очень может быть, что Николенька Толстой слышал что-то о моравских братьях, религиозной секте, проповедовавшей еще в XV веке «учение о справедливости», возвращение к «святой простоте жизни первых христиан», ко всеобщему равенству и нравственной чистоте. В тянувшейся к правде душе ребенка «моравские братья» превратились в «муравейных», и кто знает, не идет ли от них к Стране Муравии Твардовского подводная, внутренняя, неосознанная нить?..
Так или иначе, страна эта выглядит в нашей послереволюционной литературе как одна из самых последних утопий. И кроме того, ее название, конечно, является самым настоящим, по всем правилам построенным топонимом.
