Так или иначе, страна эта выглядит в нашей послереволюционной литературе как одна из самых последних утопий. И кроме того, ее название, конечно, является самым настоящим, по всем правилам построенным топонимом.
Теперь заботу о сотворении утопий взяла на себя научно-фантастическая литература. Земля вся обследована и обжита, на ней не осталось «белых пятен», на просторе которых могли бы возникать выдуманные страны и города. Зато нам открылся весь космос, и утопии перенеслись в удаленные галактики, в бесконечные дали вселенной.
Однако писатели-фантасты если и пытаются придать рисующимся их взору «иногалактическим» мирам черты вещественные, реальные, все же редко доходят до необходимости сочинять названия тамошним странам, городам, рекам, озерам, островам. Чаще всего они останавливаются на наименовании далеких звезд и планет. Изобретая причудливые имена своим героям, они водят их по безымянным равнинам и горным хребтам неведомых планет. А там, где название и возникает, оно мелькает, почти не задевая нашего слуха и ума, как нечто маловыразительное и необязательное.
Уэллсовы «алои» не сообщили путешественнику во времени ни современного им, ни прошлого названия города, где он их нашел: можно только догадываться по косвенным признакам, что когда-то он был Лондоном. Безымянны, если я не ошибаюсь, и всемирный город, где проснулся Спящий, и другой такой же всесветный Вавилон, в котором мистер Моррис (Уэллс скрупулезно отмечает, что в то время его фамилия произносилась уже как Мьюррес) готовится покончить счеты с жизнью при помощи «Треста Легкой Смерти». Да, если они и возникают в фантастических романах, названия несуществующих мест, они кажутся несущественными, не заинтересовывают нас, не оседают у нас в памяти.
И. Ефремов засыпал нас в «Туманности Андромеды» великим множеством удачных или неудачных, но тщательно продуманных, замысловато сочиненных личных имен-характеристик. У него далеко не без расчета потомок русских людей именуется Даром Ветром, а праправнук негров — Мвеном Масом. И Веда Конг, и Низа Крит, и еще множество персонажей носят свои имена, и читатель их как-то запоминает. А вот названий мест там почти нет.
Я не прав: их достаточно, но то обычные топонимы нашей Земли. За исключением одного-единственного, ОСТРОВ ЗАБВЕНИЯ, да еще полутопонима, скорее технического термина, СПИРАЛЬНАЯ ДОРОГА.
И получается так, что в мире Грядущего антропонимы стали совершенно иными, а топонимы остались теми же, что много веков назад: Пур Хисс, Рен Боз, Эвда Наль, Мор Ом, Гром Орм устраивают водоснабжение в Западном Тибете, восстанавливают леса на плоскогорье Нахебта в Южной Америке, производят раскопки к югу от Сицилии, видят Берингов пролив, гору Кения и реку Луалабу.
Может быть, это и естественно. На мрачном Острове Забвения есть какие-то поселки — новые, а в то же время, как все на этом острове прошлого, так сказать, старого образца. Но и они не названы. «Я — Онар из ПЯТОГО ПОСЕЛКА», — рекомендуется тамошняя девушка, и то едва ли не единственный микротопоним на острове.
Я не берусь судить, в чем тут дело и почему наши современные писатели-фантасты так холодны к фантастике топонимической. Да, может быть, я и не совсем прав: ведь не обследовал тщательно всю нашу фантастическую литературу, говорю только о своем субъективном впечатлении.
Но невольно вспоминается «Таинственный остров» Жюля Верна, где несколько страниц посвящены вопросам поименования отдельных урочищ удивительного клочка земли. Автор заставляет там своих героев выбирать между почти всеми известными типами топонимии и наделять бухты, ручьи, горы — места их обитания — именами совершенно человеческими и вместе с тем заново созданными, нигде до того не существовавшими.
ПЛАТО ДАЛЕКОГО ВИДА очень напоминает нам реальную гору КАЛОСКОПИ в Греции: слово «калоскопи» означает именно «прекрасный вид». ЗАЛИВ АКУЛЫ повторяет имена многочисленных КИТОВЫХ, ТЮЛЕНЬИХ и прочих бухт мира. Если на острове появилась ГОРА ФРАНКЛИНА, то она ничем не отличается от ЗАЛИВА ФРАНКЛИНА, ПРОЛИВА ФРАНКЛИНА, реально существующих на карте мира.
И надо сказать, наличие всех этих макро- и микротопонимов делает вымышленный остров обжитым, уютным и как бы на самом деле сущим. Они очень похожи на то, что на самом деле есть. Они построены так же, как человечество долгие века строило и строит настоящие имена мест.
Мне кажется, даже перенося читателей на самые отдаленные планеты, нашим фантастам не мешало бы окружать их фантастической топонимикой.
Над топонимикой подшучивают
Вы слышали когда-нибудь про такую страну МУФФРИКА? Конечно, нет. А между тем именно так голландцы в прошлом в шутку именовали немецкий город ГАННОВЕР. Они произвели «псевдотопоним» из сочетания двух элементов: названия континента Африка и позднелатинского слова «муффила», означавшего какой-то вид меховых рукавиц. По-видимому, «муффриканцы», то есть ганноверцы, осточертели голландцам своими не похожими на голландские деталями одежды. Дикарями они им, наверное, казались. Чем-то вроде тогдашних ниам-ниамов и готтентотов. Это бывает между соседями…
Вероятно, с тех пор, как древние люди начали закреплять за местами названия, стали давать (особенно местам людского поселения) устойчивые имена, в умах людей имя места начало сливаться с представлением о его жителях, а не только о его ландшафте и особенностях. Имя становилось как бы составной частью самого называемого места, а затем его воздействие распространялось и на население.
Вероятно, именно самое звучание топонима ПОШЕХОНЬЕ (значение-то его совсем нейтрально, «местность по Шексне», только и всего) предопределило бесчисленные шутки и насмешки над жителями ничем не отличающегося от сотен других российских уездных городков города.
Вероятнее всего, длинное и несколько неуклюжее название «ЦАРЕВОКОКШАЙСК (теперь ЙОШКАР-ОЛА) заставило город стать воплощением глуши, образцовым «медвежьим углом» царской России. А ведь если раскрыть его смысл, ничего в нем не таилось предосудительного: «Царский городок на реке КОКШАГЕ». Даже «царский»! Но и это не помогло!
Пожалуй, еще ЧУХЛОМА могла соперничать с этими двумя олицетворениями глубокого провинциализма, уездной темноты, тупости и невежества в дореволюционные времена. Слово «чухлома» стало синонимом слов «глушь», «невежество». А ведь до сих пор топонимисты еще не могут определить, каков корень и происхождение его. Ищут в финских языках, находят там сходные основы со значением «нырять», но правдоподобно связать их с нашей Чухломой не умеют.
Становясь фактом языка, любое имя могло нацело оторваться от своего явного или скрытого значения, начать играть в нем только как чистое звучание, сделаться объектом всевозможных словесных фокусов и забав. Оно входило, скажем, в строй слов рифмующихся, и уже тем определялась его дальнейшая судьба, а нередко и репутация людей, которым судьба повелела родиться и жить в сфере действия данного топонима.
Вряд ли следует думать, чтобы дореволюционные орловцы были менее чисты на руку, чем их соседи туляки или куряне. Но вся страна помнила рифмованную присказку:
ОРЕЛ да КРОМЫ — первые воры,
А ЛИВНЫ — всем ворам дивны,
А ЕЛЕЦ — всем ворам отец,
Да КАРАЧЕВ — на придачу…
Помнила и хранила смутное подозрение, что, может быть, и нет дыма без огня? Недаром же все так складно уложилось в присказку!
Притом вполне возможно, что в далекой древности, когда складывалась поговорка, самое слово «вор» имело еще не наше нынешнее, а иное, старорусское значение. «Вор» в те времена могло означать «изменник родины», «бунтовщик», «правонарушитель» в широком смысле — вообще очень многое, а вовсе не «тать», не «тот, кто крадет». Вспомните «Тушинского вора» — прямого врага московской власти. И вполне возможно, что «первыми ворами» Орел да Кромы (то есть обитатели этих мест) прослыли, еще когда города лежали на своей южной окраине Московской Руси, когда само название «кромы» означало ее край, рубеж, «кромку», когда за ними в «Диком поле» скрывались беглые мужики, когда в самих их пределах могло находить поддержку и покрытие всякое «воровство», то есть борьба с царской властью.
Давно миновало время такого чисто народного, фольклорного обыгрывания топонимов.
Но мало-помалу с возникновением самой науки об именах мест и даже до того, как только стал намечаться интерес к их значениям и происхождению, по мере того как исследование стало доходить до широкой публики и даже вызывать у нее известный «модный ажиотаж», народилось в качестве противовеса ироническое отношение писателей к трудам тогдашних топонимистов-любителей.
Больше всех, пожалуй, уделил времени и места насмешкам над горе-топонимистами великий американский юморист Сэмюэль Клеменс, известный всему миру под веселым псевдонимом Марка Твена («марк твен» на языке лоцманов с Миссисипи означает «две мерки», две отметки на шесте, которым измеряют глубину фарватера).
