Более того, в XIX веке у Толкина были выдающиеся предшественники. В 1830-х годах финский ученый Элиас Лённрот собрал из обрывков песен и сказаний множества народных исполнителей поэму «Калевала», и теперь она считается финским национальным эпосом; по сути, он «реконструировал» произведение, которое, по его мнению (возможно, ошибочному), некогда существовало. Примерно в то же время в Германии Якоб и Вильгельм Гримм затеяли свой колоссальный труд, направленный на одновременное составление грамматики и словаря немецкого языка, национальной мифологии, цикла героических легенд и, разумеется, сборника сказок, — это литературно-лингвистическое исследование, как и полагается, проводилось без разбору. В Дании воссозданием датской национальной самобытности занялся Николай Грундтвиг, посвятив себя изучению древних сказаний и эпоса, а более поздние баллады в итоге собрал уже его сын Свен. Однако в Англии в XIX веке ничего подобного не предпринималось. Поэтому заявление Толкина о том, что он некогда надеялся «создать цикл более-менее связанных между собою легенд», которые «мог бы посвятить просто стране моей, Англии» (см. «Письма», № 131), не было совершенно беспрецедентным, хотя в том письме, написанном в 1951 году, он с прискорбием признал, что его надежды стали куда скромнее. Возможно, десять лет спустя ему удалось почувствовать, что успех гораздо ближе, чем казалось.
Таким образом, Толкин в первую очередь был филологом, а уже затем мифологом, и именно мифологом, а не писателем в жанре фэнтези — по крайней мере, таково было его намерение. Его взгляды на язык и мифологию порой были оригинальными, а порой и радикальными, но ни в коем случае не абсурдными, и он всегда мог их внятно изложить. В конце концов Толкин решил выразить их не с помощью абстрактных рассуждений, а более наглядно, и успех этой наглядной демонстрации во многом послужил доказательством его правоты — особенно в том, что широкому населению гораздо больше присущ вкус к филологии и к истории языка во всех ее проявлениях, в том числе к именам и топонимам, чем предпочитают думать работники сферы образования и законодатели вкуса (и в этом я с ним согласен). В своем прощальном обращении к Оксфордскому университету в 1959 году Толкин заключил, что проблема не в филологах и не в их науке, а в «мизологах», как он назвал противников словесности. Они были бы безвредны, если бы просто поняли, что в силу косности и невежества неспособны к лингвистическим исследованиям. Однако Толкин, по его собственным словам,
огорчался тому, что некоторые профессионалы полагают собственную косность и невежество нормой, мерилом качества, и злился на то, что они стремятся навязать собственную ограниченность молодым умам, отвадить людей с филологическими наклонностями от их пристрастий и внушить тем, кому филология неинтересна, что их изъян — печать принадлежности к некоему высшему классу[5].
За этим огорчением и этой злостью, разумеется, стояла горечь поражения. Сейчас в британских и американских университетах очень сложно изучать филологию так, как хотел бы Толкин. В научном мире победили мизологи — а вместе с ними и реалисты, модернисты, постмодернисты, презирающие жанр фэнтези.
Но за пределами науки они проиграли. Совсем недавно я слышал, как выпускающий редактор одного крупного издательства сказал: «Для массового рынка годится только фэнтези. Все остальное — это культовая литература». Тут он задумался и добавил: «В том числе и классика». Он отстаивал свою политику закупок и, безусловно, преувеличивал, но в пользу его высказывания свидетельствует множество фактов. Толкин кричал, чтобы быть услышанным, и нам еще предстоит понять, о чем он говорил. Но нет никакого сомнения в том, что он нашел своих слушателей и что они сочли его слова достойными внимания.
Три аргумента в пользу Толкина
Теперь, после этого вступления, можно рассмотреть заявление или заявления, приведенные в заглавии этой книги. Можно ли назвать Толкина «автором века»? Любое подобное заявление, каким бы смелым оно ни казалось, может основываться на трех разных аргументах.
Первый из них имеет чисто демократическую природу — это результаты опросов общественного мнения и объемы продаж. Ниже я рассказываю о них подробнее и привожу некоторые соображения по поводу того, как их следует трактовать и как они обычно трактуются; однако и так понятно, что с этим заявлением безо всяких принуждений и подсказок согласилось множество читателей как в Великобритании, так и за ее пределами.
Второй аргумент носит общий характер. Как сказал тот самый выпускающий редактор, фэнтези, особенно героическое, стало значимым коммерческим жанром. Как мы увидим ниже, этот жанр существовал и до Толкина, и можно сказать, что он мог бы существовать и даже стать таким, каким стал, и без «Властелина колец». Однако это представляется сомнительным. В 1954–1955 годах, когда вышел «Властелин колец», он, очевидно, был мутантом, уродцем, lusus naturae, единственным в своем роде. Оглядываясь назад, можно лишь поражаться отваге и решимости сэра Стэнли Анвина, который вообще взялся его публиковать, — впрочем, надо сказать, он застраховал свою ставку, заключив с Толкином соглашение о разделе прибыли, в соответствии с которым Толкин не получал ничего, пока не появлялась прибыль, которую можно было бы разделить, в чем на тот момент явно были некоторые сомнения. Более того, Анвин поддерживал и подбадривал писателя на протяжении семнадцати с лишним лет, пока тот вынашивал свое произведение, которое в итоге оказалось совсем не таким, как планировалось. Анвину действительно не пришлось выплачивать автору крупные суммы, как это делали покровители Джеймса Джойса, пока тот писал своего «Улисса», но ни он, ни Толкин никогда не пользовались такой поддержкой профессиональных литературных кругов, как та, на которую могли рассчитывать Джойс и его спонсоры. И если у «Улисса» было много поклонников, но мало прямых подражателей, то после публикации «Властелина колец» эта трилогия превратилась практически в литературный стандарт героического фэнтези. Теперь в любом книжном магазине (по крайней мере, в англоговорящем мире) есть отдел, посвященный фэнтези, и лишь очень немногие книги в нем не носят отпечаток работ Толкина — будь то стилистическое и композиционное сходство или неосознанное наделение устройства и обитателей придуманных авторами миров определенными свойствами. Подражания, разумеется, очень сильно варьируются по качеству, но все они доставляют кому-то удовольствие. Одно из достижений Толкина состоит в том, что он открыл многим миллионам читателей и сотням писателей новый континент воображаемого пространства, хотя сам он сказал бы (см. выше), что это старый континент, к которому он просто заново нашел дорогу. С филологической точки зрения допустимо утверждать, что Толкин был Кретьеном де Труа двадцатого века. Кретьен, живший в XII веке, не придумал легенды о короле Артуре — они наверняка существовали в каком-то виде и до его эпохи, — но он показал, чтó из них можно сделать; потенциал этого жанра остается неисчерпанным по сей день, восемь столетий спустя. Так же и Толкин не изобрел героическое фэнтези, но раскрыл его возможности и тем самым создал жанр, долговечность которого не поддается оценке.
Третий аргумент должен касаться качества. Как известно, если произведение популярно, это еще не значит, что оно качественное, — однако популярность тоже просто так не приходит. Ее причины не всегда и не обязательно бывают легковесными или дешевыми, хотя представители литературной и образовательной элиты в течение долгого времени были склонны придерживаться именно такого мнения. Приведу лишь один пример: в моей молодости Чарльз Диккенс не считался подходящим писателем для тех, кто читал университетский курс английского языка и литературы, потому что, несмотря на всю свою коммерческую успешность (а, может быть, и ввиду его коммерческой успешности), он был низведен от «романиста» до «автора развлекательной литературы». Когда критики сумели расширить сферу своих интересов и усовершенствовать свой инструментарий, мнение о Диккенсе изменилось на противоположное; но хотя Диккенс вошел в новый круг интересов критиков, до Толкина они по большей части так и не снизошли и по-прежнему ощущают неловкость по отношению ко всей области фэнтези и фантастики в целом, несмотря на то что, как уже говорилось, к ней относятся многие серьезные и влиятельные произведения, написанные во второй половине ХХ века, и самые характерные, новаторские и самобытные жанры (такие как научная фантастика).
